Мышонок подошел к самому краю затопленного ствола шахты. Там было так глубоко, что вода казалась черной, и над ней как бы слегка нависали крутые берега. Собственно, если смотреть сверху, то особенно высокими и отвесными они не казались, но, как я догадывался, выбраться на такой берег будет очень трудно даже очень ловкому мальчишке, если он в воду
– Чуть ближе, – сказал я Мышонку, а он, вытащив из кармана целую горсть печенья, наклонился, подозвал песика и протянул ему угощенье.
Мне нужно было только толкнуть его. По крайней мере, таков был мой план. Но Мышонок оказался сильней, чем я думал. Я хотел, резко бросившись вперед, спихнуть его в воду, но он, должно быть, как-то об этом догадался. Он вцепился мне в волосы и стал с силой меня отталкивать, вопя и ругаясь как бешеный. Собака страшно перепугалась, начала лаять, а потом укусила меня за ногу.
Я уже говорил, что не люблю собак. Так вот, в частности, и из-за того пса. Если бы эта глупая дворняжка тогда мне не помешала, я бы, наверное, все-таки сумел перехватить Мышонка и столкнуть его в Шурф. Но дурацкая собачонка начала путаться у меня под ногами, защищая «хозяина», а потом стала рвать на мне штаны и кусаться, так что, когда мне все же удалось столкнуть Мышонка в воду, я не удержался и упал вместе с ним. Мышонок поднял жуткий крик – вопил он прямо-таки оглушительно, – когда мы оба с громким всплеском рухнули в ледяную воду.
Я хорошо помню, как отчаянно колотил по воде руками, какая эта вода была холодная и грязная, какая отвратительная маслянистая пленка плавала на поверхности; а еще я помню жуткую вонь придонного ила и всякой дряни, гниющей в глубине Шурфа. Я погрузился под воду не очень глубоко, фута на два, наверное, не больше, стараясь не думать о тех жутких ловушках, что таятся в глубине, – там могли быть и ржавые автомобили, и сломанные тележки из супермаркета, и холодильники с разинутой пастью, похожие на раковины гигантских моллюсков из книг приключений о южных морях и ловцах жемчуга.
Плавать я, разумеется, умел. Мы все умели. Мы часто ходили купаться на местные пруды, где, раздевшись до трусов, прыгали с берега в воду. Так что плавал я довольно хорошо, вот только берег оказался слишком скользким, хоть я и добрался до него в один миг. Я так и не смог ни за что уцепиться, как ни старался. А рядом со мной охваченный дикой паникой Мышонок тоже тщетно скреб ногтями по глине и продолжал вопить во всю мочь, захлебываясь рыданиями. И тут мне пришло в голову, что можно, наверное, было бы выбраться на сушу, если бы удалось взобраться ему на плечи… Но я не успел даже попытаться воплотить эту идею в жизнь: на берегу послышались шаги, и прямо передо мной появилось чье-то лицо.
–
Оказалось, что это толстяк Пигги, старший брат Мышонка, который, должно быть, где-то прятался, не желая смотреть на то, что мы будем делать с собакой. У меня в ту минуту еще мелькнула мысль: а ведь это плохой знак, что он к Господу взывает. Всерьез я, конечно, не думал, что Господь окажет милость этому толстому поросенку и поможет ему и Мышонку одержать надо мной победу, но ведь, как говорится, пути Господни неисповедимы.
Несколько мгновений Пигги просто смотрел на нас, разинув рот, вытаращив глаза и даже не пытаясь убрать свесившиеся на лицо волосы. Мышонок продолжал вопить, а собака – лаять. В общем, это был сущий кошмар!
Наконец Пигги сумел преодолеть охвативший его паралич и начал действовать. «Мама же просто
А Мышонок все вопил: «
Наконец Мышонку удалось взобраться повыше, и я стал кричать, чтобы он мне помог. Но они с Пигги лишь молча смотрели на меня с высокого берега. Мышонок был мокрый насквозь и весь дрожал; Пигги тоже дрожал почти так же сильно; и они оба просто стояли и смотрели на меня, будто ждали чего-то. Только в эту минуту, увидев их рядом, я понял, до чего они на самом деле друг на друга похожи. У них были одинаковые голубые глаза, одинаковые мышиного цвета волосы, одинаковое выражение лица. Только Мышонок был совсем тощий, а Пигги – толстяк.