Другой класс

Меня спасла как раз та дворняжка. Кто-то прогуливал в карьере своего пса и, услышав, как отчаянно она лает, подошел поближе. И глазам этого человека предстала интересная картина: я бултыхаюсь в ледяной воде, Пигги на берегу задыхается от приступа астмы, а мокрый насквозь Мышонок пытается заставить свою собачонку замолчать и сует ей в пасть одно размокшее печенье за другим. Я понимаю, выглядело это, наверное, довольно забавно. Но ведь я тогда действительномог погибнуть. Я мог утонуть, как Банни.

После того случая мы оба ушли из «Нетертон Грин»: Мышонок стал учиться в школе «Эбби-роуд-джуниорз», а меня родители попытались учить дома – по крайней мере, пока не убедились, что со мной все в порядке. Мышонка я больше никогда не видел. Естественно, я все отрицал, когда он стал рассказывать, будто это я его в Шурф столкнул. И, хотя братец-толстяк версию Мышонка полностью поддержал, остальным эта история показалась достаточно мутной, так что я, можно сказать, вышел сухим из воды. В школе, правда, тоже провели какое-то самостоятельное расследование, но меня к этому времени там уже не было. Да и вряд ли в этом расследовании был какой-то смысл. Хотя мой отец, по-моему, кое о чем догадался. Во всяком случае, я был вынужден пройти медицинское обследование, и меня смотрела целая куча всяких врачей-специалистов; а потом меня еще выставили на церковный суд, где собрались представители самых разных церквей; впрочем, все в итоге пришли к выводу, что я в общем нормальный ребенок и вполне поддаюсь воспитанию, хотя Мое Состояние (да, именно так это теперь называлось) и нуждается в постоянной корректировке и наблюдении.

Вот так я вскоре и попал в «Сент-Освальдз», что в итоге обернулось для меня сразу несколькими плюсами. По крайней мере, пока Пудель все не испортил – не начал обсуждать мои дела у меня за спиной, а потом еще и примазался к мистеру Кларку, заняв мое место рядом с ним. В общем, началось почти то же самое, что и в «Нетертон Грин».

Почти то же самое, что было и у нас с тобой, Мышонок.

Глава восьмая 26 сентября 2005

Паб «Жаждущий школяр» традиционно считался приложением к школе «Сент-Освальдз»; он более полувека давал преподавателям физкультуры возможность во время обеденного перерыва промочить горло кружечкой пива, а ученикам старших классов – возможность встречаться со своими ровесницами из школы «Малберри Хаус». У нас, преподавателей, даже существовало неписаное правило: если на ком-то из наших мальчиков нет школьного галстука, то, где бы мы с ним ни встретились, надо сделать вид, будто мы не знакомы, и, разумеется, не спрашивать, исполнилось ли уже восемнадцать ему и его спутнице. И мальчики, разумеется, отвечали нам тем же. Хотя, конечно, ученик «Сент-Освальдз» с трудом может себе представить, чтобы его преподаватель позволил себе ходить растрепанным; или пропустил пару кружек пива, закусив это мясным пирогом и сигаретой «Голуаз»; или купил что-то в задрипанной лавчонке на углу; или, что уж совсем немыслимо, активно общался с представительницей противоположного пола, – все это были явления из ряда вон выходящие, стоящие в одном ряду с такими ужасами, как встреча с двухголовой собакой или нашествие саранчи, тучей обрушившейся с небес. Мои мальчики – при всем их теплом ко мне отношении – полагали, видимо, что я и ночую в школе, а сплю, по всей вероятности, прямо за учительским столом или в подвешенном состоянии на той вешалке за дверцей шкафа, где висит моя ветхая, давно утратившая свой первоначальный вид мантия.

Все мы, разумеется, склонны к подобным допущениям. Мы предпочитаем, чтобы близкие нам люди оставались, так сказать, в рамках контекста. Именно поэтому, возможно, для меня и стало такой неожиданностью признание Гарри Кларка – причем я был потрясен не столько сообщением о его принадлежности к группе лиц иной сексуальной ориентации, сколько самой идеей сексуальности в школе вообще. Возможно, именно поэтому я так удивился, увидев в пабе нашего директора. Харрингтон сидел один за стойкой бара, курил сигарету и прихлебывал что-то со льдом.

Свой шелковый галстук он снял и не слишком аккуратно засунул в карман пиджака, так что оттуда торчал его кончик, – похоже, Джонни Харрингтон до сих пор верил, что если снять школьный галстук, то мгновенно превратишься в невидимку. Он был уже слегка пьян. Нет, на ногах он, разумеется, вполне держался, но на лице у него было не свойственное ему отсутствующее выражение, а в движениях рук – некая необычная расплывчатость и неточность, что явственно свидетельствовало: этот человек изрядно принял на грудь. Мне это показалось странным: я всегда считал, что Джонни Харрингтон, как и мой личный врач, совсем не употребляет крепких напитков, не курит и может позволить себе за ужином максимум бокал сухого вина.