Другой класс

Великие боги! Как все-таки хорошо, что у меня есть «Сент-Освальдз»!

Часть пятая

Veritas nunquam perit

Sěněca[109].

Глава первая Январь 1982

Утром первого января ко мне прибыла полиция. Два офицера; у обоих вид в высшей степени официальный, поскольку задача перед ними стояла довольно неприятная.

– Рой Стрейтли?

– Mea culpa[110], – пошутил я.

Возможно, шутка была не самой подходящей, но я давно уже их ждал. Все-таки именно я был классным наставником Чарли Наттера. А с момента его исчезновения прошло уже по крайней мере двое суток. Итак, полицейские – один пожилой, второй молодой – смотрели на меня настолько одинаково оценивающим взглядом, что вполне могли бы быть отцом и сыном. Я предложил им пройти в гостиную и устроиться поудобней, но проходить и садиться они не стали, а остались стоять в прихожей, точно торговцы-разносчики, которым и продавать-то нечего.

Я рассказал то немногое, что было мне известно: Чарли в конце триместра не ходил в школу целых две недели, и я несколько раз пытался выяснить, в чем дело, однако мне это так и не удалось.

Старший из полицейских, мужчина лет пятидесяти с лишним по фамилии Стэкхаус, сказал:

– А зачем вы пытались что-то выяснить?

Я объяснил, что один из друзей Наттера в разговоре со мной выразил некую озабоченность его состоянием.

– Озабоченность? И что же его беспокоило?

Я покачал головой, но все же сказал:

– Да ничего его не беспокоило. Ему просто показалось, что Наттер немного не в себе.

– И что же он, по-вашему, под этим подразумевал?

Я задумался, вспоминая детали своего разговора с Джонни Харрингтоном.

– Знаете, я уже не очень хорошо все это помню, – сказал я, – но, по-моему, он говорил, что Наттер не ходит в церковь и постоянно поглощен какими-то своими мыслями.

Стэкхаус что-то записал в блокноте и спросил:

– А с самим Чарли Наттером вы об этом говорили?

– Нет, – сказал я.

– Почему же нет?

Мне показалось, что этот его вопрос прозвучал как-то чересчур резко. Но, с другой стороны, британских полицейских ведь специально учат ко всему относиться с подозрением. И потом, это их работа – задавать вопросы, расследуя дело; кроме того, они близки к основе нашего общества – т. е. к простому народу, а точнее, к его низшим слоям, – а это означает, что доверие и доброжелательность вряд ли высоко ценятся в их списке первоочередных добродетелей. В течение всей своей долгой профессиональной жизни я реально вступал в контакт с полицией лишь раз в триместр, когда к нам в школу приходил сержант Роуз, отвечавший за связь с общественностью, и проводил традиционную утреннюю Ассамблею.

Сержант Роуз, веселый и дружелюбный, большой любитель залихватски подмигивать мальчишкам, был человеком уже довольно пожилым и собирался вскоре выйти на пенсию. Его основная функция заключалась в том, чтобы рекрутировать в полицию как можно больше учеников «Сент-Освальдз» из числа тех, кто не особенно нацелен на академическое образование. Роуз был настоящим актером и по нашей просьбе неоднократно – когда нужно было произвести особенно сильное впечатление на кое-кого из хулиганов – отбрасывал в сторону плащ своей обычной приветливости и прямо-таки пронзал виновного суровым взором судебного исполнителя. Мне лично сержант Роуз очень нравился, но я ни на секунду не был способен поверить, что его грозный вид – это не просто ловкий PR-прием. Однако Стэкхаус и его партнер Ноакс к отделу по связи с общественностью отнюдь не принадлежали; в данный момент они оба смотрели на меня с откровенной враждебностью, буквально написанной на их плоских, абсолютно лишенных выразительности лицах, – примерно такие лица были у тех моих учеников, которых родители силой, вопреки интересам самих детей, заставляли изучать язык Вергилия.

– Не хотите ли все же присесть? Выпить чаю? – снова предложил я.

Стэкхаус покачал головой.

– Нет, спасибо. У нас сегодня утром еще дел полно. Итак, мы остановились на том, почему вы не поговорили с Чарли Наттером, хотя такая возможность у вас была.

Я начал объяснять что-то насчет своей чрезвычайной загруженности в конце триместра, большого количества отсутствующих, всевозможных отчетов и обязательств, и все это Стэкхаус старательно записывал в блокнот, а Ноакс просто время от времени кивал, словно до определенной степени мне сочувствуя. Я только потом догадался, что эти его кивки были вызваны всего лишь неким тиком и отнюдь не свидетельствовали ни о понимании, ни об одобрении.

– А больше никто с этим мальчиком не беседовал? – спросил он. – Например, из ваших коллег?

– Я думаю, что с ним, вполне возможно, беседовал Гарри Кларк. Он, кстати, и знает его гораздо лучше, чем я.

Стэкхаус и Ноакс переглянулись.

– Спасибо, мистер Стрейтли, – сказал Ноакс. – Вы нам очень помогли.

Мне отчего-то стало не по себе. Я ведь вроде бы сообщил им не так уж много полезного. Но я заметил, каким стало лицо того полицейского, что постарше, стоило мне упомянуть имя Гарри, и как загорелись у него глаза.