Другой класс

А самое опасное в Харрингтоне – это полное отсутствие у него чувства меры, которое чисто внешне проявляется прежде всего в его желании постоянно быть на людях, демонстрируя собственное обаяние. В отличие от нашего последнего директора, имевшего привычку прятаться у себя в кабинете, равно избегая как учеников, так и преподавателей, и предпочитавшего не вести уроки, а заниматься всевозможной бумажной работой, Харрингтон любит то и дело появляться в разных концах школы и, сияя своей гелиографической улыбкой, здороваться с учениками, каждого при этом называя по фамилии. В результате мальчики из моего 4S сочли, что Харрингтон успешно прошел акколаду[68], и наградили его званием «клёвого парня»; я уж не говорю о том, что они с нескрываемым восхищением поглядывают на его роскошный серебристый автомобиль.

Да, боюсь, в своих оценках мои ученики придают особое значение определенным символам общественного статуса, а значит, их оценки столь же поверхностны, как и у Джимми Уатта или нашей школьной секретарши Даниэль, которая воспринимает каждого нового директора как свою потенциальную жертву. Впрочем, в течение последних лет двадцати все попытки Даниэль заарканить хоть кого-то из них неизменно оканчивались неудачей, и в итоге она была вынуждена несколько понизить планку своих претензий – примерно до уровня нынешнего третьего директора (впрочем, Боб Стрейндж, старый холостяк, слишком хитер, чтобы поддаться чарам представительницы обслуживающего персонала).

Да и Джонни Харрингтон никак на роль потенциального жениха не подходит: он, как мне уже донесли, давно и благополучно женат. Правда, у них с женой нет детей, и это, по-моему, просто милость Божья. И кто, скажите, захотел бы взять на себя ответственность за обучение сына нашего нового директора? В конце концов, некоторые из нас, обучая в свое время самого директора, и в живых-то с трудом остались.

Да черт с ним, с этим Харрингтоном! Ну с какой стати мне все время не дают покоя мысли о нем? В моем-то возрасте! Я и так плохо сплю, причем даже в лучшие периоды своей жизни, а теперь мне и вовсе уже целую неделю не дают уснуть всякие тревожные думы. Странно, до чего порой некое давнее событие становится для тебя важнее всей твоей сегодняшней жизни, и каждую его деталь ты воспринимаешь более остро, чем то, что случилось с тобой утром, когда ты сперва по рассеянности засунул ключи от дома в герметичную коробку с нарезанной ветчиной, затем машинально поставил ее на среднюю полку холодильника и только тут вспомнил, что оставил на крыльце под дождем свои шлепанцы, а перед уходом в школу никак не мог найти томик поэзии Овидия, завалившийся за спинку дивана…

Нет, тут вовсе не старость виновата, будь она проклята. Просто у прошлого есть дурная привычка незаметно подкрасться к человеку со спины, как это делают дети, играя в «Угадай, кто?», и, прежде чем игрок успеет крикнуть: «Я понял! Это…», столь же незаметно исчезнуть, оставив его мучиться догадками. Я пытался расслабиться с помощью обычных средств – просматривал сделанные в классе записи, заполнял личные дела учеников, слушал радиоприемник, – но ничто из этого так и не смогло избавить меня от ощущения неведомой опасности: казалось, она притаилась у меня за спиной и с неумолимым упорством придвигается все ближе, целясь в ту точку между лопатками, куда обычно и вонзает свой нож убийца.

В общем, когда я вижу, как Джимми развешивает на стене в Среднем коридоре яркие блестящие постеры, свидетельствующие о «прогрессе через традицию», меня может поддержать только поспешно выкуренная сигарета «Голуаз» или мои любимые лакричные леденцы. Как ни удивительно, наша башня осталась в стороне от великого переустройства школы – видимо, потому, что родители учеников обычно так высоко не поднимаются. В результате нам удалось сохранить в своем коридоре с полдюжины досок почета – потрескавшихся, выгоревших на солнце, но чудесных во всех отношениях; во всяком случае, я вполне внятно объяснил этой Бакфаст, что готов защитить эти доски даже ценой собственной жизни.

На нее, впрочем, мое заявление ни малейшего впечатления не произвело. Очевидно, госпожа Бакфаст – она, правда, предпочитает, чтобы ее называли Ребекка, – с конца июля занимавшаяся осмотром нашей школы, успела заметить там массу нарушений и недостатков: граффити на стенах, протечки на потолке, трещины в штукатурке, щели в оконных рамах, скользкие, изношенные ступеньки на лестницах. Во всяком случае, официальной причиной удаления со стен досок почета считается то, что в них якобы завелся древесный жучок. Бакфаст, правда, заверила меня, что доски будут храниться в кладовой до тех пор, пока школа не сможет себе позволить реставрировать некоторые из них.

– Некоторые?

И она с улыбкой опытного пиарщика снисходительно пояснила:

– Ну да, некоторые. Хотя традиции действительно важны, мы все же считаем, что облик «Сент-Освальдз» должен стать и более демократичным, и более доступным. Это поможет школе расширить свой профиль и стать более конкурентоспособной.