Другой класс

– Ничего я не понимаю! А если б и понимал… – Он вдруг умолк. Похоже, легендарное умение держать себя в руках могло вот-вот ему изменить. Сколько бы он ни напускал на себя холодность и невозмутимость, меня не проведешь. Уж я-то доктора Дивайна знаю очень хорошо, во всяком случае, не хуже других. Им всегда движет честолюбие, а не любовь. Боги прогресса, разумеется, прибрали его к рукам, но душа у него правильная и прочная, как наша башня. Когда в прошлом году произошла та ужасная история, я видел, что его самоуверенность была сильно поколеблена. Я знаю, что тогда Дивайн чуть не потерял самообладание, он был буквально на грани. Каждый из нас использует свои способы утешения, и у каждого свои пробирные камни. Мои, например, связаны с традицией – это наши доски почета, старые фотографии, запах книг и меловой пыли. А у Дивайна это связь с Министерством здравоохранения и социального обеспечения, электронная почта и IT. Он считает, что если ему удается идти в ногу со временем, то старость ему вообще не грозит, а значит, и на пенсию ему выходить не придется.

Меня подобная позиция несколько раздражает, но я его понимаю. Нами обоими владеет не высказанный вслух страх перед той жизнью, что находится за пределами «Сент-Освальдз»; жизнью, которая лишена постоянной дисциплины, поддерживаемой расписанием уроков или звонком, возвещающим конец занятий; в этой жизни нет ни комнаты отдыха, ни учительской, ни проверки тетрадей, ни уик-эндов, ни каникул. Преподаватели «Сент-Освальдз» недолго живут, выйдя на пенсию. Пребывание в школьном плену поддерживает в нас жизнь; а неожиданно обретенная свобода способна пожрать нас заживо. Дивайн любит Джонни Харрингтона не больше, чем я, однако он готов следовать за ним до могилы – и не из верности, а из страха.

– Мне кажется, – сказал я, – что вы еще перемените свое мнение, особенно если немного подумаете. И бойтесь марковичских ид[100]. До меня донеслись слухи о зловещих предзнаменованиях.

И я, сунув садового гнома под мышку, вернулся в класс – к моей маленькой империи, к моим «Brodie Boys», к успокоительному запаху мела, старых книг, мокрых носков, полироли и мышей.

Гнома я спрятал в портфель. Дивайн не знал о последнем пожелании Гарри, который велел мне как следует использовать этого гнома. Хотя разве я в состоянии свалить Харрингтона, имея в своем распоряжении только собственный гнев и садового гнома? Не могу же я, в самом деле, треснуть его этим гномом по башке! А никаких других идей у меня пока что нет. Впрочем, возможно, время подскажет. Но я непременно этого добьюсь – ради моего покойного друга; ради «Сент-Освальдз»; ради меня самого. И даже ради Дивайна. И ради Эрика, который изо всех сил старался забыть то, что случилось почти двадцать пять лет назад.

Бедный Эрик. Я его, конечно, люблю, но мне все же иногда хочется, чтобы он был покрепче, понадежней. Верность никогда не была его сильной стороной ни по отношению ко мне, ни по отношению к Гарри. Еще в те времена, когда мы сами учились в «Сент-Освальдз» и вечно попадали в разные неприятные истории, первым во время допросов ломался именно Скунс и запросто предавал друзей, чтобы спасти себя, и с легкостью утверждал, что «его там вообще не было».

Между прочим, он до сих пор меня избегает. Нет, он, конечно, здоровается со мной, но в глаза мне старается не смотреть. Словно та старая история может сейчас повредить ему самому или причинить какой-то ущерб его карьере. Я уж думал, не спрятать ли садового гнома у него в классе под учительским столом. Тогда, пожалуй, послание Гарри было бы доставлено по адресу. Однако сегодня у меня не оказалось ни малейшей возможности воспользоваться этим секретным оружием, поскольку сейчас у нас в самом разгаре совсем другие игры; и я эти игры контролировать не в состоянии.

Сегодня утром во время Ассамблеи наш директор поднял тему травли тех, кто слабее. Тема, разумеется, долгожданная и весьма для меня желанная, но мне показалось, что Харрингтон как-то уж больно часто в мою сторону поглядывает. И это, естественно, пробудило в моей душе некоторую тревогу. К тому же рядом с директором стояли его верные слуги – справа Блейкли, а слева Бакфаст, – и у меня просто все сжималось внутри при виде этого ужасного триптиха.

– Хулиганство и запугивание тех, кто слабее тебя, как и многие другие разновидности антиобщественного поведения, – вещал Харрингтон, – в основе своей связаны с нехваткой веры. Веры в Бога, веры в себя, веры в других людей. Из-за нехватки веры возникает некая пустота, которую мы различными способами пытаемся заполнить, и порой эти способы включают в себя наркоманию и другие отвратительные привычки. В том числе и привычку терроризировать более слабых. Это крайне пагубная привычка. – Он выразительно посмотрел на учеников. – Она, правда, позволяет какое-то весьма непродолжительное время чувствовать себя победителем, ибо дает ощущение власти, но на самом деле это она вами властвует. Она коварно воздействует на ваше внутреннее «я».