Другой Ленин

Прочь рассудок! Жгите тело,
Будет пестро, ярко, смело!
Дерзкий, юный грянет хор;
Все в пучину, все в костер!
Пусть кругом развал, пожары, —
В нашем сердце вихрь, угары!
В нашем сердце трепет ласки —
С лживых лиц спадают маски!.
Зверь проснется — громкий, властный —
Рвитесь в пляс зверино-страстный!
Кто безумен в наслажденьи,
Тот поймет, где есть забвенье!
Что нас ждет? И смерть, и голод!
Все в пучину, — ведь ты молод!..
Миг нам дорог! Пейте радость.
Есть пока в бокалах сладость!..
…
В час экстаза, в час желаний
Жизнь блеснет мильоном граней.
Лучше сжечь себя победно,
Чем погибнуть смертью бледной.
Так спадайте цепи с тела,
В праздник зверя бросьтесь смело!..
В грязь затоптано былое,
Так рождайте вновь святое!
Наши боги — миги, сказки,
Наши боги — взоры, ласки…
Красота и страсть — святое
Вот где боги, дно морское!..
Я кричу: под стяг забвенья,
В вихрь безумья, наслажденья!

Решительной противницей теории «стакана воды» выступала Александра Коллонтай. «Современному человеку некогда «любить», — с сожалением отмечала она в том же 1918 году. — В обществе, основанном на начале конкуренции, при жесточайшей борьбе за существование… не остается места для культа требовательного и хрупкого «Эроса»… На одни «свидания» уходит сколько ценных для «дела» часов!» Позднее, в 20-е годы, Коллонтай развивала эти мысли: «Перед грозным лицом великой мятежницы — революции — нежнокрылому Эросу («богу любви») пришлось пугливо исчезнуть с поверхности жизни. Для любовных «радостей и пыток» не было ни времени, ни избытка душевных сил». Поэтому, по Коллонтай, в дни революции и победил «общипанный, бескрылый Эрос» — «телесное влечение пола». Но время крылатого Эроса еще настанет. «Каков будет этот новый преображенный Эрос? Самая смелая фантазия бессильна охватить его облик».

Сожаление Коллонтай о смерти «крылатого Эроса», судя по всему, в чем-то разделял и Ленин. Его не устраивало то, что свобода любви обернулась «свободой без любви». Он говорил Кларе Цеткин:

«Мне, старику, это не импонирует. Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая новая половая жизнь молодежи — а часто и взрослых — довольно часто кажется… разновидностью доброго буржуазного дома терпимости. Все это не имеет ничего общего со свободой любви, как мы… ее понимаем. Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой теории «стакана воды» наша молодежь взбесилась, прямо взбесилась. Эта теория стала злым роком многих юношей и девушек… Я считаю знаменитую теорию «стакана воды» совершенно не марксистской и сверх того противообщественной… Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ?»

«Я не питаю ни малейшей симпатии к теории «стакана воды», хотя бы на ней и красовалась этикетка «освобожденная любовь». Вдобавок она и не нова… Вы, вероятно, помните, что эта теория проповедовалась в изящной литературе примерно в середине прошлого века как «эмансипация сердца». В буржуазной практике она обратилась в эмансипацию тела. Проповедь в то время была талантливее, чем сейчас; как обстоит дело с практикой — не могу судить».

Ленин сознавал, что по вопросам половой жизни он оказался в меньшинстве.

«Знаю, знаю, — замечал он, — меня тоже в связи с этим достаточно подозревают в филистерстве. Но я к этому отношусь спокойно. Желторотые птенцы, едва вылупившиеся из яйца буржуазных воззрений, всегда ужасно умны. Нам приходится с этим мириться, но «исправлять» себя мы не намерены».

В то же время он оговаривался: «Ничего не могло бы быть более ложного, чем начать проповедовать молодежи монашеский аскетизм и святость грязной буржуазной морали…»