Другой принц (СИ)

Петь отвернувшейся от тебя девушке нелегко, особенно если ты вырос наследным принцем и привык властвовать и побеждать, но уже после трех куплетов Лионель поймал горящий взгляд Арьи, который словно его обжег, и в параллель дуэли их глаз в песне шла безнадежная война отважных ройнаров с сотнями валирийских драконов.

Ты скажи мне, берег, скажи,

Как мы отреклись от даров,

Как мы потеряли наш кров…

И под горечью утрат

Шел вперед мой брат, мой любимый брат.

Вряд ли песня была написана одним из менестрелей, для которых слава и победы как побрякушки и цветы, которыми они щедро украшают героев прошлого. Вернее всего, суровые и гордые слова написал кто-то, кто действительно воевал, погибал и терял, и, может быть, это и была королева Нимерия.

Ты скажи мне, слава, скажи -

Что могла ты нам предложить?

Ты встречала нас в цвете лжи,

В клевете чужих наград,

И, смотря назад, мне сказал мой брат:

- Смотри, сестра, смотри, с гордыней обвенчалась смерть.

Здесь нужно быть как все – боюсь, мне это не суметь.

Но я сказала:

- Брат, я все-таки пойду вперед.

У нас надежды нет, но там, вдали, горит восход.

В этот момент Лионель выиграл дуэль взглядов, потому что Арья сдалась его песне и опустила глаза, чтобы скрыть выступившие на них слезы. В песне королева Нимерия вела за собой к спасению остатки своего народа, которому было суждено потом раствориться среди дорнийцев и других народов Вестероса, но в безнадежном упорстве погибшего в драконьем пламени принца Галена было больше силы, и так же сильнее оказался принц Лионель, чей голос Арья теперь чувствовала как невидимую руку, держащую ее сердце и имеющую над ним власть, данную стойкостью духа и решимостью. Лицо Лионеля оставалось бесстрастным, жил только голос, и в первый раз в жизни Арья не могла ни поднять глаза, ни убежать, ни вырваться из власти ведущего ее за собой голоса

Ты скажи мне, верность, скажи,

Чем ты покоряешь сердца?

Почему с тобой до конца

Был единственный мой брат,

Мой любимый брат, все простивший брат?

Ты скажи мне, гибель, скажи,

Как среди теней и костров

Выбрал он твой сумрачный зов,

Как меня сильнее был

Шелест твоих крыл, беспощадных крыл.

Арья не любила баллад и особенно презирала слащавую любовную лирику, мечтая когда-нибудь услышать настоящую песню, где не будет трескучих дешевых слов, от которых слушателю всегда немного неловко. Она ее и услышала, и теперь она кусала губы, чтобы не разрыдаться, а голос Лионеля уже был ее жизнью, такой, о какой она всегда мечтала: суровой и красивой, лишенной жалости и не делающей скидок на слабость и возраст.

- Смотри, мой брат, смотри, покоя сердцу не найти.

Одна душа у нас - но как же разнятся пути!

Но там, в конце разлук, в краю без горя и невзгод,

Над встречей наших рук зажжется золотой восход. **

Песня закончилась, и Лионель шагнул к Арье, взяв ее за руки. Наверно, он в первый раз прикоснулся к Арье, которая до этого дичилась и избегала его, еще и до Трезубца. Но теперь все было забыто: и обиды, и то, что они довольно близко от лагеря, а выглядят как влюбленные, и то, что негоже принцу, помолвленному с ее сестрой, петь для Арьи песни о великой несчастной любви.

- Когда твой и мой отец дрались рядом, мой отец всегда говорил: нужно мириться, пока не стало поздно, - сказал Лионель: он так и не попросил прощения, в этом он был очень похож на Роберта, и, так же, как Роберту, ему это было делать и не нужно.

- Спой еще раз, - попросила Арья, подняв на Лионеля полные слез глаза.

- Потом, - строго ответил Лионель. – Это не поют дважды.

В тот момент Лионель еще мог бы стать для Арьи братом, но он был молод, в его жилах пела властная и горячая кровь великих родов: Баратеонов, Ланнистеров и даже Таргариенов, - и, в первый раз ощутив власть над гордым и неприступным сердцем Арьи, Лионель уже не хотел оставаться на периферии ее жизни как человек, на которого она всегда может опереться, но который идет в жизни своей дорогой, предоставляя Арье идти своей. Теперь он уже хотел стать для нее центром всего мира и не согласился бы на меньшее.

Следующим утром Арья нашла записку, привязанную к лапе Нимерии куском кожаного шнурка, либо сорванного с рукояти меча, либо срезанного с дорожной куртки. Резким и неровным почерком человека, чья рука привыкла к мечу, а не к гусиному перу, в записке были слова песни королевы Нимерии, а кроме них не было ничего – ни обращения, ни подписи, так что это было даже немного грубо, словно Лионель отказывался петь для нее и предлагал Арье спеть для себя самой. Но это было именно то, что ей было нужно.