Другой принц (СИ)

Когда проходил хмель, Лионель всегда становился мрачен и его посещало раскаяние за только что совершенные поступки, а теперь ему можно было бы и испугаться того, что и Санса, и Арья станут его шарахаться: уж выступил так выступил, нарвался Гора на более злого и опасного молодого зверя. Конечно, завтра Лионель снова станет трезвым и добрым, но кто его знает, когда он настоящий, и кто знает, не подвешен ли у него в рукаве кинжал, и когда в следующий раз он решит в качестве аргумента неожиданно взрезать паре человек горло или прицельно ткнуть клинком, даже не оборачиваясь? Он бьет лежачих, добивает раненых, огромный меч Горы хорошо лег в его руку, как эстафетная палочка, - его бы надо отвезти за Стену и спустить там на Иных, пусть бегут и топятся в проруби в Студеном море, пока не вышло чего похуже.

Лионель мог бы и дальше так корить себя, если бы его не остановило удивление. Санса и Арья помогли ему снять доспехи, словно оруженосцы, Санса унесла к ручью его панцирь и шлем, чтобы смыть с них засохшую кровь, а Арья вернулась от ручья с водой, чтобы Лионель мог умыться, и вода почти сразу стала буро-красной.

- Ты теперь только снова пачкаешься, - сказала Арья через пару минут и ушла за чистой водой, а Лионель остался сидеть у их палатки, усталость наваливалась постепенно, и только поэтому его удивление не стало еще слишком сильным. Несмотря на свое нерыцарское и довольно страшное поведение, он был сейчас для Сансы и Арьи героем, защитником и победителем, и тем самым они словно становились соучастницами, как будто он проливал кровь и от их имени тоже.

Этой мысли было достаточно, чтобы воскресить в памяти уроки сэра Барристана, который говорил Лионелю, что то, как мы сражаемся, оставляет отпечаток на том, за что мы сражаемся. Сэр Барристан был рыцарем Королевской гвардии, у него не было ни жены, ни детей, его родители умерли, а с остальными своими родственниками он не знался, и в его устах все выходило просто и благородно: недостойная победа пятнает достойное дело, и прежде всего нужно беречь честь и не уронить достоинство того, за что ты сражаешься, потому что что толку, если ты победишь, а то, чему ты служил, уже не будет тем, за что стоит сражаться.

Лионелю было трудней: он сражался за Сансу и за Арью, и, если бы его спросили, какими он хочет их видеть, когда закончится бой, его сердце не сомневаясь ответило бы так же, как и они думали о нем, когда он дрался с Горой: главное – живыми. Пусть даже запятнанными неправедно пролитой кровью, только бы живыми. Но будет ли он счастлив, будут ли счастливы они обе, если сначала люди начнут не любить и бояться его, а потом и их, потому что за ними стоит его беспощадный меч?

С этими вопросами предстояло жить, обуздывать свое сердце, иногда удерживать свою руку, помнить о любимых, которые отдали в твои руки не только свою жизнь, но и свою честь. Он теперь принимал решения за троих, не только за себя и за все прощавшую ему Сансу, но и за непокорную и непохожую на сестру Арью, и какое решение будет правильным для всех троих, было понять очень сложно – этому предстояло научиться самому, прежде чем король Лионель сможет управлять государством, и не было рядом, чтобы подать совет, ни прославленного в битвах отца, ни опытного в правлении лорда Эддарда, ни мудрого Джона Аррена.

Лежавший сбоку от Лионеля окровавленный меч Горы мог подсказать решение, он словно шептал что-то, объясняя Лионелю, как следует понимать текущую ситуацию и почему не надо удивляться тому, что Санса и Арья сейчас ухаживают за ним и не осуждают его поведение на поле боя. «Они теперь видят, насколько ты сильнее и старше, - говорил в душе Лионеля чужой голос. – Женщины отдают себя сильному. Сейчас тот момент, когда ты все можешь – можешь поцеловать Арью при Сансе, и обе это примут. Ты так решил. Принимать решения за всех просто, пока у тебя власть. Ты приказываешь, тебе подчиняются».