Другой путь. Часть первая

Так я им ответил, не успев, правда, как следует продумать свой ответ. Но промаха я, кажется, не дал, ответив так. Если бы я признался, что не имею никакой охоты поселяться в их стране, то они, пожалуй, тут же отправили бы меня обратно в Суоми. А я все же хотел попользоваться случаем и побыть у них заодно еще недельку, чтобы посмотреть, как тут у них и что. Поэтому я сказал в подкрепление своей русской метрики то, что сказал, хотя и не собирался придавать ей какое-то значение.

Они удивленно переглянулись, выслушав мои слова. Не знаю, что их удивило. Может быть, они не привыкли к проявлению такой тонкой вежливости? А может быть, я отпустил им слишком крупную порцию для первого раза и они не смогли ее одолеть? Кто их знает, какой долей вежливых слов можно их тут пронять. В детстве я не успел набраться в этом опыта, ибо получал от русских все нужное мне без применения вежливых слов. Зато теперь мне выпала эта забота. Но вежливые слова все же оказали свое действие. Сердца русских смягчились, и мне было сказано:

— Присядьте, пожалуйста.

Я присел, пожалуйста, и осмотрелся вокруг, пока они еще раз проверяли мои бумаги. Все они, эти русские военные, сидевшие передо мной в своем пограничном штабе, выглядели совсем еще молодыми, как я это заметил, глядя на них во все глаза. И хорошо, что они были такими молодыми. Это означало, что никто из них, сидевших здесь, не успел повоевать с нами. И, стало быть, никто из них не был тем Иваном, от которого не приходилось мне ждать милости, ибо его жена и ребенок погибли при содействии человека одного со мною племени. И, стало быть, никто из них не успел побывать в наших лагерях во время войны. Поэтому я мог надеяться, что их решение относительно меня не будет исходить из тех чувств, какие порождал наш лагерь.

Это были все еще первые русские из той непонятной страны, куда я так неожиданно попал и где собирался теперь заодно побыть несколько дней. Улыбки, правда, не было на их лицах, обращенных ко мне, но это меня не пугало. Зато я улыбался, глядя на них, потому что не мог не улыбаться, — так любопытно выглядела эта моя затея. Я улыбался и ждал. А моя русская метрика тем временем делала свое дело. Из-за нее они не торопились переправлять меня обратно в Суоми. А я не торопился признаваться им в том, что не имею никакого намерения переселяться к ним навсегда.

Они переправили меня в Ленинград, куда к моему приезду пригласили из Москвы сотрудника финского посольства. Он не стал у меня особенно допытываться, почему я решил покинуть свою родину. Это его, как видно, не удивило. Он только спросил, почему я выбрал Россию, а не Канаду и не Соединенные Штаты. Я мог бы ответить ему на это, что ничего не выбирал, кроме своей Суоми, но хочу посмотреть немного жизнь русских, чтобы потом порассказать о ней кое-кому — например, своим товарищам далекого детства Ууно и Оскари и еще молодому Антеро Хонкалинна. Вот что я мог ему ответить относительно своих намерений.

И особенно хотелось мне доказать кое-что молодому Юсси Мурто, чей отец, старый Илмари Мурто, был когда-то и для меня как бы родным отцом. И по правде сказать, Юсси был первый, о ком я подумал в те минуты. Да иначе и быть не могло. Не он ли много раз твердил мне что-то о всяких «кознях Москвы», о страшной доле русских, о том, что история России пошла с некоторого времени не по общим законам человечества, что не вперед она пошла, а назад, и что это даже не история, а случайный «вывих истории». А когда я сказал ему, что все эти козни и вывихи легко раскрыть на месте — стоит съездить и посмотреть, он ответил: «Съезди и посмотри».

Так вот, я съездил, Юсси, если ты хочешь знать. И теперь мне осталось только посмотреть. Но я посмотрю, будь спокоен. Я все их козни выведу наружу. От меня им ничего не укрыть. Как бы хитро ни прикрывали они свои заговоры против остальных народов, мои зоркие глаза проникнут сквозь все их прикрытия. В этом ты можешь быть уверен, Юсси!

Но финскому представителю я не стал говорить о том, что намерен пробыть в России всего несколько дней, пока не истратятся мои двадцать тысяч марок, заработанные у Рикхарда Муставаара. Я боялся, что он скажет на это: «Ах, вот как! Не переселяться ты вздумал, а только пробыть несколько дней? Никаких задержек. Сегодня же отправляйся назад!». Вот чего я боялся и потому делал вид, что думаю о переселении. Финн спросил меня, почему я не предъявил им своей русской метрики раньше. Я ответил, что сам разыскал ее всего лишь год назад. Русские сказали, что для них эта бумажка ничего не значит, и посоветовали:

— Подумайте хорошенько, прежде чем решиться на такой шаг. Сорок пять лет жизни в гуще своего народа — это сильнее, чем какая-то бумажка, даже если бы она и давала вам право с ним расстаться.

Финн сказал:

— Для нас печати царского времени тоже не имеют никакой силы. Но неблагоприятные географические условия нашей страны заставляют нас терпимо относиться к эмиграции. И если этот человек желает покинуть свою страну, мы не будем возражать.