Другой путь. Часть первая

Да, не было здесь Илмари Мурто с его громовым голосом и едкой речью и Веры Павловны. Но, может быть, и не они были здесь нужны теперь, где едкое слово мало кого могло тронуть. Даже сам хозяин этого дома, Иисус Христос, едва был тут нужен со своими словами любви и кротости. А нужен он был тут скорее в том состоянии, в каком он однажды схватил плеть и, хлеща ею направо и налево, выгнал из божьего храма разных торгашей вместе с их лотками и деньгами.

Но не мне было, конечно, определять, кто здесь был нужен или не нужен. Что мог изменить я, сам как следует недопроданный и недокупленный? Без меня определялось все это.

Я прошел мимо магазина Линдблума. За последнее время он расширил его, отведя под новые отделы весь нижний этаж своего красивого дома, похожего на маленький дворец, украшенный кружевами из дерева. Он легче многих других пережил застойное время, и сейчас у него опять все сверкало и блестело, привлекая взоры покупателей. Немного в стороне от его дома стояло новое здание, в котором он разместил шерстечесальные машины, купленные у Арви. Это здание было вдвое больше, чем у Арви, и выложено из кирпича. Но машины еще не работали, потому что Линдблум не закончил установку ткацких станков. Кроме пряжи, он собирался вырабатывать сукно. Говорили, что и кожевенный завод он тоже держал в своих планах, собираясь для его постройки потеснить немного мертвую лесопилку, хозяин которой окончательно разорился.

Да, такое творилось у нас в те годы. Не успевало одно отмереть и загнить, как на его месте вырастало новое, подобно молодому грибу, берущему для своего роста соки из того, что загнивало. И этому новому не приходило в голову, что, вырастая с быстротой гриба на соках старого, оно само проживет не долее гриба.

Но меня это не касалось. Я не собирался питаться чужими соками и был рад, что сохранил внутри себя хоть каплю своих. Надо было уносить скорее эту каплю от Арви Сайтури, который тоже не оставлял втуне отмеренных ему богом способностей касательно чужих соков. И не только не оставлял, но применял их в своих тесных пределах с такой жадной яростью, что разумнее было держаться подальше от этих пределов, если, конечно, не имелось желания закончить у него жизнь сматыванием в клубки собственных штанов под собственное тихое завыванье и зубовный скрежет.

Маленький черноглазый Антеро Хонкалинна пробежал мимо меня, подгоняя палочкой деревянный обруч, а крохотная черноглазая девочка — его младшая сестренка — с завистью смотрела ему вслед сквозь закрытую калитку. Их отец сидел в тюрьме. Он приходился братом хмурому черноволосому Вейкко, тому самому Вейкко, которого я видел когда-то с Антоном у Илмари Мурто и который потом погиб в схватке с отрядом «Суоелускунта». Видя причину гибели брата в недостатке решительности, отец Антеро, наоборот, действовал с предельной смелостью. Без всякого колебания предлагал он финским людям свои рецепты улучшения жизни, основанные на учении Маркса и Ленина. Это и дало ему в конце концов бесплатную квартиру на казенной пище за решетчатым окном.

Я редко с ним встречался, но помнил, что он был такой же черный, как брат. И эту черноту он передал своим детям, хотя их мать была светловолосая женщина. Я кивнул ей, сажавшей в огороде картошку, которая стала в эти годы их главной пищей.

Выйдя на большую дорогу, я глянул вдоль нее вправо и влево, выбирая для себя направление. Заколоченные досками домики рабочих, прилегавшие к мертвой лесопилке, не сулили мне ничего хорошего. Но мне ли было страшиться их намека? Не для того ли и пустил меня бог на свет в этой стране, чтобы смог я в ней испытать все самое горькое? Не раздумывая долго, я повернулся лицом к солнцу и зашагал в сторону южной губернии.

14

Велика и прекрасна ты, финская земля! В какую пору вздумалось тебя создать премудрому, всемогущему богу? Вздумалось ему тебя создать в такую пору, когда он устал от жары, духоты и пыли земель Ханаанских, от возни с потопами и столпотворениями, когда запутался он в постоянных битвах евреев с филистимлянами, сам не разбираясь, кто из них прав, а кто виноват, и когда его вконец измотал Моисей с его израильтянами, которые так туго воспринимали его мудрое учение о вере, а забывали ее в один миг — стоило ему только отвернуться. И вот он поднялся, изнуренный всей этой суетой, отирая с лица жаркий пот. И тут взгляд его устремился к молчаливому, пустынному северу. Сюда простер он могучую свою десницу и породил эти синие озера, один вид которых как бы изливал целебный бальзам на усталую душу, погружая ее в мир прохлады и покоя, полный высоких раздумий и созерцаний.