Другой путь. Часть первая

Но и это не помогло. Старуха нашла себе другой вид занятий. Когда Арви вошел к ней на следующее утро, он увидел у нее на постели вместо простыни и наволочек аккуратно выложенные в ряд белые клубки. Сама она в это время уже потрошила одеяло, вытряхивая из него вату и разрывая материю на узкие полоски, пригодные для намотки в клубки. Арви накричал на нее с досады и пригрозил оставить ее постель без белья. Она выслушала его молча, только прикрыла руками клубки, боясь, чтобы он их опять у нее не похитил. А к вечеру она уже сидела на груде ваты, пуха и перьев и доматывала в клубки разорванные на полоски нижние наволочки и матрац. Еще через день она сидела на той же груде совсем голая. Вся ее одежда была смотана в клубки, аккуратно уложенные рядами на голых досках кровати.

Арви не выдержал такого зрелища и одел свою мать еще раз. Но на следующий день она опять сидела голая. Так и потекла дальше ее жизнь. Он одевал ее, а она перерабатывала одежду на клубки. Он пробовал добавлять к одежде разное тряпье, рассчитывая отвлечь этим ее внимание от одежды. Но у нее хватало времени, чтобы разделаться и с тряпьем и с одеждой. Он пробовал связывать ей руки, но это приводило к стонам и воплям. Тогда он достал у Линдблума кусок очень грубого холста, твердого, как парусина и велел своей жене сшить из него матрац, наволочку и платье. Жена сшила, старуху одели, а через два дня вся парусина, разделанная железными пальцами старухи на узенькие полоски, лежала в клубках.

Жена Арви боялась бывать у старухи, и пищу ей носил он сам. А в дни его отъезда заносить ей пищу и убирать ее комнату приходилось мне. При виде меня старуха первым долгом загораживала своим телом клубки, а потом успокаивалась и начинала интересоваться моей одеждой. И если я не успевал ее во-время оттолкнуть, то от моей одежды отлетали лоскутья, и сам я едва не падал на пол от ее рывков.

Однажды Арви в спешке забыл ее запереть. Она, пользуясь этим, вышла на двор и сразу направилась к веревкам, на которых было развешано выстиранное белье. Я видел, как она шла туда, жадно наклоняясь вперед и спотыкаясь босыми ступнями о кочки мерзлой земли. Морозный ветер набросился на ее нечесаные полуседые волосы, сдувая с них солому, вату, перья и пух. Я видел даже, как она протянула вперед свои жилистые руки, готовые все рвать и сматывать в клубки, но не знал, что делать. Хорошо, что сам Арви заметил это и примчался мне на помощь. Он схватил старуху в охапку и понес ее бегом обратно. Она дергала ногами и царапалась, но он все же внес ее в комнату и запер двери на замок.

Нет, я ушел от него в конце концов. Постепенно дела у него стали выправляться. Правительство обещало ему ссуду на покупку новой партии коров и свиней. Да и сам он хорошо приготовился перенести эту трудную пору, производя только то, что нужно было для прокормления своей семьи, а тем временем выращивал понемногу на всякий случай одиннадцать телок хорошей молочной породы. Но я решил уйти от него к черту. Когда я ему сказал об этом, он ответил:

— Не уйдешь. Я буду тебе платить. Я поселю тебя в доме Каарины.

Но слишком поздно он так заговорил. У меня уже это назрело. Дело было не только в том, что ночные завывания и вопли старухи за стеной прерывали мой сон. Дело шло к тому, что и сам я тоже собирался скоро завыть на тот же манер. Что-то уходило из меня все больше с каждым днем, оставляя пустоту внутри. Ныли жилы, и высыхали мозги в костях. Не видя впереди этому конца, я начинал бояться, что всех живущих в этой усадьбе постигнет та же судьба.

Я ушел от него в последнее воскресенье мая, даже не сказав ему об этом, чтобы не затевать снова пустых разговоров. Никаких вещей у меня не было, кроме пуукко и бритвы, купленных на солдатские деньги. Была кое-какая лишняя одежда, выданная мне в разное время хозяином, но я не знал, имею ли на нее право, и потому ушел только в том, что было на мне. А были на мне коричневый суконный костюм, тоже перешедший ко мне когда-то с плеча Арви, и старые зимние сапоги.

Я прошел не спеша до Алавеси с видом человека, который собрался в церковь. Но я опоздал в церковь. Люди там уже отмолились и занялись другими делами. Войдя внутрь, я услыхал такой возглас:

— Семьдесят марок! Больше не можем. Время трудное, сами понимаете.

Я взглянул и понял. Это опять продавали детей, не имеющих родителей. Их становилось все больше за последние годы. Я повернулся и пошел прочь из церкви. Не мне было их покупать, имеющему в кармане всего сорок пять марок, оставшихся от солдатской службы. Ясам когда-то пошел за ту же цену. Но, видно, плохо меня продали и плохо купили, если я теперь снова шагал неведомо куда.