Другой в литературе и культуре. Том I

Аналогичным образом украинское историческое сознание сфокусировано на проблеме самоидентификации через Другого, который присутствует в исторических нарративах Украины в нескольких вариантах. Фиксация постколониального статуса Украины вводит в нарратив фигуру Другого как поработителя и колонизатора (Польша, Российская империя, СССР), от влияния которого необходимо избавиться. Многонациональность и многоконфессиональность Украины очерчивают и образ Другого как неизбежный элемент собственного внутреннего пространства (эта роль будет сохранять актуальность, с чьей бы перспективы мы ни рассматривали украинскую историю). Стратегии образа Другого в историческом нарративе позволяют более внятно очертить проект будущего Украины. Постколониальные фантомные боли, необходимость преодоления многолетнего «лишения голоса» в Российской империи и СССР, поиск ценностного ориентира для строительства нового государства, радикальные изменения политического курса Украины, страхи, гордость и стыд за государство в разные моменты – все это становится материалом для формирования порой враждебных друг другу исторических нарративов последней четверти XX века. Каждый из этих нарративов формируется вокруг интерпретации роли Другого.

В 1990‐е годы, когда возникла необходимость создания исторического нарратива независимого государства, центральной проблемой казалось восстановление исторической справедливости, то есть развенчание мифов о невозможности независимого существования Украинского государства и разъяснение причин замалчивания славных страниц украинской истории. Украинский исторический нарратив формировался главным образом в рамках так называемой виктимной схемы, которая базируется на описании страданий народа от завоевателей. Роль Другого в этом нарративе неизбежно оказывается ролью врага и поработителя, а историческая справедливость видится в максимальном очищении современности от влияний такого Другого. Не случайно спасение нации усматривалось в борьбе с последствиями русификации и советизации.

Такой вариант картины прошлого фактически зеркально повторяет советскую концепцию украинской истории, которая выстраивалась на идее неразрывности исторической судьбы российского и украинского народов и в очищении украинской культуры от «внешних влияний». Так, изучение украинских текстов, написанных на латинском или польском языке, в советское время не поощрялось из‐за идеологической рамки. Существование украинской литературы на польском языке воспринималось как факт полонизации и не должно было интересовать советского исследователя.

Таким же образом в годы независимости Украины проблематизируется неукраиноязычная украинская культура. Творчество русскоязычных украинских писателей (А. Курков, Б. Херсонский и др.) для определенной части украинского общества далеко не бесспорно. Не менее дискуссионны образцы украинской культуры, которые не вписываются в рамки «шароварництва», то есть сведения украинской культуры к вольностям Запорожской Сечи и идеалам патриархальной жизни. Не соответствующие этой модели культурные феномены проходят мимо сознания украинского обывателя. Пример – творчество малоизвестного барочного скульптора XVIII века И. Г. Пинзеля, выставка которого в Лувре в 2012 году произвела колоссальный эффект: произведения Пинзеля неповторимо динамичны и репрезентируют уникальный стилистический «микс». Причем выставка была инициирована не украинской, а французской стороной. Собственное европейское прошлое оказывается в позиции Другого, с которым непонятно что делать. К числу подобных парадоксов можно отнести и репрезентацию образа Г. Сковороды как бродячего философа-самоучки при наличии академической традиции изучения его наследия. Стремясь освободиться от порабощающего влияния иной культуры, современный украинский нарратив продолжает с примитивизирующим усилием искать аутентичное украинское ядро.

Настоящее состязание исторических нарративов связано с пониманием роли Другого в украинской истории. Конкуренция нарратива национального государства и так называемой инклюзивной модели составляет суть поиска доминирующего исторического нарратива. В целом это вписывается в противостояние эссенциалистов и конструктивистов в теории нации. Чем должна стать история Украины – историей украинского народа или историей народов Украины? Отсутствие опыта традиционного национального государства воспринимается как вызов исторической справедливости. Таким образом, создаются основания для развития эссенциалистского исторического нарратива, который в контексте современного гуманитарного дискурса несколько устарел. Ставится задача выработать классический нарратив национального государства, то есть нарратив истории украинского народа.