Другой Зорге. История Исии Ханако

В той же газете Ханако встретила фамилию адвоката Юда Тамон. Во время войны он служил начальником отдела по идеологическим преступлениям прокуратуры Токийского округа, присутствовал при исполнении приговора в отношении Одзаки и Зорге и теперь рассказывал о том, как это было в статье «Кто-нибудь видел казнь?»: «Зорге был повешен в тюрьме Сугамо примерно в 11 часов утра 7 ноября 1944 года (19 год Сёва). Это произошло спустя 20–30 минут после окончания казни его сообщника — Одзаки Хоцуми».

Юда говорил, что из уважения к принципам самурайской морали был выбран именно памятный день русской революции — 7 ноября. «Зорге взошел на место казни, на нем был костюм без галстука, после того как он сказал по-немецки: “Позвольте мне сказать последнее слово”, он трижды повторил по-японски: “Советская коммунистическая партия, Красная армия, Интернационал”[67] и, не дрогнув ни одним мускулом, величественно принял смерть».

Юда назвал и других свидетелей казни: тогдашнего начальника токийской тюрьмы Сугамо Итидзима Сэйити, который стал теперь главным прокурором префектуры Фукуока, его помощника, секретаря прокуратуры и тюремного священника (буддийского). Итого — пять человек, все японцы. Все это Ханако уже знала, как и дальнейшую историю, рассказанную Юда о том, что никто не пришел получить его мертвое тело — ни с немецкой стороны, ни с советской, поэтому тюремщики сами похоронили его на общественном кладбище Дзосигая. Даже история о том, что поставленную там поначалу деревянную табличку потом забрали на дрова живущие по соседству люди, была Ханако хорошо известна.

Юда опровергал версию Мейснера о том, что Зорге якобы настаивал на советском гражданстве. По его, как служащего прокуратуры, данным, приговоренный к смерти преступник лишь смиренно констатировал: «Если так установлено японским законодательством, то мое преступление заслуживает смерти».

Писал Юда и о том, что версия о бегстве Зорге, которой так настойчиво придерживался Мейснер, отнюдь не являлась новой. После войны тема «Зорге жив» уже всплывала, и об этом спрашивали у генерала Уиллоуби, но никаких доказательств этого мифа так и не было найдено.

По мере того как Ханако читала эту статью, ей все более отчетливо становилось понятно, что вне зависимости от того, чья точка зрения высказывалась по делу Зорге — Юда или Мейснера, главным оставалось одно: деятельность Зорге и его единомышленников, направленная против войны, против фашизма, во благо мира, до сих пор рассматривалась как страшное государственное преступление. Теперь она показала ее Каваи, и тот, быстрее, чем она ожидала, опустошив полбутылки, согласился с тем, что все написанное — чудовищное мошенничество. Сильно опьянев, он то смеялся, то плакал и, растирая слезы руками по лицу, говорил, что смерть Зорге для него сравнима только с потерей родителей и лишь присутствие Ханако скрашивает его безрадостное в остальном существование.

Когда Каваи немного пришел в себя, они вместе отправились с новогодним визитом в дом Камэяма в Кагурадзака, но, когда, наконец, все формальности закончились, наша героиня была рада вернуться домой и отдохнуть от такого «праздника».