Друнь

Лявон убрал пистолет, и они вместе с Гумием Столярчуком пошли к нему на собрание. В квартире Гумия было накурено. Сизый табачный дым стоял под потолком и почему-то не выветривался. Нигде не было видно жены Гумия, т. е. школьной учительницы литературы Лявона Смуткевича. Зато квартира была наполнена всякими людьми, у которых, как это помнил Лявон, были странные друньские имена. Все эти комонии и прочее были одеты на удивление одинаково, как будто собрались на какой-то обряд и это тоже удивило Лявона. Впрочем, сказать одеты, наверное, было нельзя, так как из-за того, что внутренние одежды скрывали накидки ало-черные (черных верх, алый низ), а на головы накинуты капюшоны. Все они глухо разговаривали совершенно, не обращая внимание на появившегося среди них инспектора и Лявон прошел в зал обставленные очень торжественно в том смысле, что здесь были постелены красные пушистые ковры и ничего не было из мебели и прочего, что украшало обычный дом ничем, кроме своего собственного благополучия, не озабоченного человека. Но посреди зала стояло что-то вроде аналоя, на которой лежала раскрытая книга. Смуткевич подошел к аналою, никто ему не препятствовал. Он посмотрел название книги, это были «Легенды и были Друни» Карновского, книга была открыта на той главе, где рассказывалось о таинственном инспекторе. Она называлась «Проводник». Лявон читал книгу и этой главы там не помнил, ему стало интересно, и он начал читать, не замечая, что делает это вслух и все внимательно слушают его. Странным образом, то, что там было описано было похоже на все его собственные действия в последние несколько недель по расследованию загадочных убийств девушек. Правда все заканчивалось на том моменте, как они с Гумием идут к нему домой на собрание общества любителей местной истории. Смуткевич дочитав до этого места остановился и с непониманием уставился на лист бумаги, где явно еще оставалось пространство для написания еще чего-нибудь. И действительно, как будто водимые невидимой рукой начали появляться буквы, складывающиеся в слова и он прочитал, опять вслух причем, хотя никто его об этом и не просил: «И они набросились на него, схватили его, связали руки и повели в фургон, стоящий у черного входа в дом». Он дочитал и эти люди действительно набросились на него, он даже не успел выхватить пистолет, о котором знал Гумий, и тот перво наперво ловко подскочив к нему, ловко вынул пистолет. Лявону крепко связали руки, завязали глаза и повели. Они спустились по лестнице, со скрипом открылась дверь и его втолкнули вглубь какого-то тесного помещения, как он понял в закрытый со всех сторон кузов, какого-то фургона, где пахло сырой рыбой и шинами.

Он лежал в полной темноте, слышал как урчал мотор машины и как она подпрыгивала на ухабах. Их этого Смуткевич заключил, что они где-то уже за городом и едут не по шоссе, а по старой мощенной дороге, той, что ведет через лес. Ехали, по его ощущениям, около получаса, наконец машина остановилась. Хлопнула дверца, заскрипел гравий под ногами водителя и звякнул замок от кузовных дверей, где лежал плененный инспектор. Чьи-то сильные руки подхватили его и извлекли наружу. Здесь с глаз его сняли повязку, но рук не развязали.

Лявон увидел Гумия, который нагло, как ему показалось, улыбался, глядя на него. «Чего это он лыбится» — подумал Смуткевич, а в слух сказал:

— Развяжите меня!

— Еще чего. — Спокойно отверг его требование Столярчук и успокоил, — Вот придем на место, тогда и развяжем

— Убийцы! — в возмущении воскликнул Лявон и плюнул под ноги

— Да бросьте вы, не было никаких убийств. — С некоторой досадой сказал Гумий

— Это как так! — Изумился Лявон

— Все ваше воображение. Точнее вашего школьного товарища, Карновского. Вы же только недавно читали книгу и видели там главу, где описано ваша история точь-в-точь, как это может быть?

— Но прежде я ее не помню. — Засомневался Смуткевич