Друзей моих прекрасные черты. Воспоминания

– Тому, что дается природой и Богом, научить, конечно, нельзя. Мои родители боялись, что я повторю судьбу отца (у мамы второй брак, и я последний поздний ребенок), ведь у меня просто капелька от того, что было дано ему. Он играл на всех инструментах, самоучкой озвучивал немые фильмы, играл как тапер, и люди ходили слушать. Кстати, Шостакович тоже вначале зарабатывал деньги таперской работой, такое было время. Но если есть талант, то мастерству можно и нужно учить. Шебалин был бескомпромиссен, требовал, чтобы было правильное голосоведение, чтобы в звучании не было грязи, чтобы ни один инструмент не мешал другому, чтобы все было выписано настолько точно, что если вдруг листочек партитуры попадет в какое-нибудь племя мумба-юмба, а там все штрихи расписаны – взяли и сыграли. А потом начинается крупная форма, кто знает, что это такое. Вот у Бетховена увертюра «Леонора» доминантсептаккорд звучит целых 53 такта. Почему? А кто его знает почему. Были занятия, мы играли в четыре руки симфонию Бетховена. Казалось бы, зачем? Рядом Большой зал консерватории, пошел и послушал, но Шебалин воспитывал композиторов, хотя дистанция от нас до Бетховена как до звезды, но ремесло-то одно.

– Но время вашей юности было не только располагающим к творчеству. Достаточно вспомнить печально знаменитое постановление об опере Мурадели «Великая дружба»…

– Конечно! Это был 1948 год. Подряд два постановления. Сперва против Ахматовой и Зощенко «О журналах «Звезда» и «Ленинград», которое буквально раздавило Анну Андреевну, а потом появилось об опере Мурадели «Великая дружба». По идее это было постановление против формализма в музыке, и формалистами были названы самые великие композиторы: Шостакович, Мясковский, Прокофьев, Хачатурян и мой учитель Шебалин. Но назвали это постановление «Об опере Мурадели в Большом театре», не называть же «против Шостаковича». Мурадели как раз не пострадал. Получилось, что из обыкновенного среднего композитора, у которого было несколько удачных песен, сделали знаменитого не только на всю страну, но на весь мир человека. Он потом так и говорил везде: «Историческое постановление ЦК партии против моей оперы…»

– Ничего себе пиар!

– Да уж… Другим пришлось гораздо хуже. У Шебалина отняли два года полноценной жизни, ему запретили преподавать. У него произошел инсульт и паралич правой стороны. Свою знаменитую оперу «Укрощение строптивой» он писал левой рукой. Представляете, что такое написать громадную партитуру оперы левой рукой?! По сравнению с ним мы все невежи и лентяи. Меня приглашал на свой курс Шапорин, но я осталась верна Шебалину.

– Александра Николаевна, а что такое цензура в музыке? Ведь звук не может нести конкретного смысла?

– Это была музыка, которую они (большие партийные начальники) не понимали, а они были убеждены, что они и народ – единое целое и раз им непонятно, то и народу не нужно и вредно.

– А вы с Николаем Николаевичем попадали под цензуру?

– Еще как! У нас даже была мысль сделать концерт из песен, которые запрещали при советской власти. Там бы оказалась песня про Ленина. Она называется «Ильич прощается с Москвой»… – рассказывает уже Николай Николаевич. – Это песня о его последнем приезде в Москву, когда Ленин был совершенно больной и приехал на сельскохозяйственную выставку. Он тогда практически уже не разговаривал. В песне были вполне приличные строчки: «А перед ним идут воины, солдаты, они идут в далеком сорок пятом, он машет им слабеющей рукой, Ильич прощается с Москвой». Но нам сказали: «Ильич никогда не прощался с Москвой, он всегда с нами». И хотя песню спела Людмила Зыкина, в эфире она не была никогда.

– Сегодня цензуры вроде бы нет, но ситуация с эстрадной песней стала только хуже. Чем это объясняется?

– Как это – нет цензуры! Сейчас она гораздо хуже. Сейчас это цензура денег.

Вот Микаэл Таривердиев еще десять лет назад предсказал, что песня в будущем разделится на две неравные части. Меньшая и лучшая уйдет в Большой зал консерватории, а большая и худшая – в кабак.

У нас было несколько популярных песен с Микаэлом, и я ему говорил: «Давай отнесем на «Доброе утро». Он отвечал: «Коля, понимаешь, в чем дело, можно, конечно, отнести, но ты там можешь оказаться в очень дурной компании»… Там действительно шла развлекаловка, основой программы стал абсолютно легкий жанр, на грани халтуры, а Микаэл всегда говорил: «Надо своим искусством служить народу. Служить! Но не обслуживать». Сейчас обслуживание стало главным музыкальным форматом. Обслуживание, а не служение.