Дружественный огонь

Терпение африканских женщин было, в конце концов, вознаграждено – Сиджиин Куанг открыла медицинский кабинет, достала таблетки и две из них – с аспирином, выдала какому-то белому человеку.

– И мне, пожалуйста, дайте, парочку на всякий случай, – попросила у суданки Даниэла.

– После бессонной ночи, – сказала Сиджиин Куанг, – я прямиком отправляюсь в постель, – и добавила твердым голосом: – что и вам советую сделать. – Над израильской гостьей она возвышалась, подобно башне. – Рано утром, завтра, я доставлю вас в Морогоро. Самолет небольшой, и вы должны прибыть в аэропорт как можно раньше, если не хотите, чтобы ваши места достались кому-то другому.

– Это может случиться и здесь? – гостья встревожилась.

– Да. И здесь тоже, – сказал ее зять.

– А ты, что, не собираешься проводить меня до аэропорта? – спросила Даниэла, всем телом поворачиваясь к Ирми и переходя на иврит.

– А зачем я тебе нужен, собственно говоря? Ты и так уже услышала больше, чем я собирался тебе рассказать. И даже больше того, что, как оказалось, знаю я сам. Столько, что даже половину услышанного ты не вспомнишь, пересказывая это Амоцу.

– А ты уверен, что я захочу рассказать ему все-все-все?

– А разве что-то поменялось?

Она с раздражением смерила его взглядом и воздержалась от ответа. Ирмиягу повернулся к Сиджиин Куанг и неожиданно на жестком и скупом английском передал ей смысл нескольких последних предложений, прозвучавших на иврите. Два из них суданка восприняла с некоторым недоумением и перед тем, как закрыть медицинский свой кабинет, осведомилась у Даниэлы, не может ли она еще чем-нибудь помочь ей.

– Еще что-нибудь снотворное, – попросила израильтянка, поскольку выяснилось, что вставать придется рано, и она, Даниэла, очень боится, что при одной мысли о неизбежности раннего пробуждения она вообще не сможет уснуть. На что получила разъяснение: таблетки снотворного не пользуются популярностью среди африканского населения, а потому их непросто найти в медицинских наборах обязательных лекарств.

Вслед за этим, словно волшебница, суданка материализовала из воздуха еще две белевших меж черных и длинных ее пальцев таблетки аспирина и вручила их женщине, у которой были непростые отношения со сном.

– Может быть, тебе и на самом деле лучше пойти и отдохнуть, вместо того, чтобы болтаться тут вокруг да около, – сказал покровительственным тоном старшего брата Ирмиягу своей родственнице. – В ночь на воскресенье, перед тем как вернуться на раскопки, у бригады сложилась традиция закатывать суперужин в самом супер-аристократическом стиле для суперизбранных гостей, и уж, конечно, они будут стоять до конца, чтобы такой гость, как ты, украшал их мероприятие…

– Супер-супер-ужин? – Даниэла рассмеялась от души. – Что это такое, Ирми? Вроде Оксфорда и Кембриджа?

– Если им нравится воздавать честь тем, кто им пришелся по душе, именно таким манером, что в этом плохого? А потому, дорогая, отправляйся-ка ты, в самом деле, немного вздремнуть, чтобы позднее тебе не пришлось зевать им прямо в лицо.

И снова она почувствовала нескрываемое желание этого человека установить некую дистанцию между ними, – потому, быть может, что он дошел уже, с ее помощью, до определенной черты и не хотел, чтобы его тащили еще дальше. Но себе она сказала, что, если она отступится и не услышит от него конца истории, она тем самым проявит неуважение к сестре, которая ушла в мрак небытия, так и не узнав об отчаянной авантюре ее мужа. А потому, сбросив туфли и распластавшись на кровати, она впилась требовательным взглядом в зятя, который стоял в передней внутренней комнаты наполовину освещенный, наполовину в темноте, и сказала, как бы продлевая оборванную на полуслове фразу:

– Ирми! Кого ты имел в виду, когда говорил, что получил урок иудаизма?

– Евреев.

– Тогда скажи еще – а кто же был для тебя твоим учителем: палестинский феллах или владелец аптеки?