Дружественный огонь

Принесенные ученым косточки уютно устроились среди туалетных принадлежностей, небрежно завернутые в какой-то цветастый лоскут, и через какое-то время она решила завернуть их еще во что-либо изолирующее археологические реликвии от ароматов макияжа и духов… Но, подумав, от подобного решения отказалась. Уж если все то, что окружало и соприкасалось с этими костями в течение последних миллионов лет, не смогло повредить их подлинности, ничего страшного, даже если кто-то учует исходящий от них аромат современной парфюмерии.

Несмотря на ее обещание информировать зятя о принятой ею на себя маленькой миссии, она не спешила увидеться с ним, и ничто не принуждало ее упоминать о некоторых моментах и вещах, затерявшихся или забытых в водовороте приготовлений к предстоявшему этим утром отлету. Она надела кроссовки, а также – поскольку ночь выдалась теплой – старый плащ сестры и решила спуститься вниз, в его временное жилище. Но дверь, которая открылась от легчайшего ее прикосновения, прикрывала лишь абсолютно пустую комнату с обнаженным остовом кровати. Отчасти удивленная и отчасти разочарованная, она заглянула в гостиную. Высокий стол занимал прежнее место у западного окна и, к ее немалому удивлению, весь был уставлен остатками праздничного ужина. То же творилось и на других столах, а раковины для мытья посуды были доверху забиты горами грязных кастрюль и сковородок. Несмотря на беспорядок и грязь, она чувствовала себя как дома в этой огромной кухне, и ее ничуть не испугала перспектива остаться здесь в одиночестве. А поскольку она не сомневалась, что Ирмиягу рано или поздно появится, чтобы пройти в свою комнату, она уселась на скамью возле одного из столов и приготовилась к ожиданию.

Тишина была абсолютной. Она стала думать о доисторических косточках, лежавших сейчас среди ее предметов макияжа, и снова ощутила вину перед преданной своей домработницей, которая, похоже, снова не дождется губной помады, которая (по ее словам) была ей просто необходима. Должна ли она добавить этой доброй женщине еще большее разочарование, поведав, из-за чего, где и при каких обстоятельствах ей, Даниэле, пришлось лишить ее такого ожидаемого – и вовсе не из-за несоразмерно высокой цены – обещанного подарка?

Она расчистила от крошек небольшое пространство на столешнице, положила голову на руки и закрыла глаза. Она подождет его немного подольше, но если он снова сошлется на головную боль, оправдывая ею желание уединиться в лазарете, – вдобавок к уверенности, что у нее не хватит храбрости искать его в такой темноте, – что ж, ей придется отступить и отменить (или, по крайней мере, отложить) приготовленную специально для него речь вплоть до минуты расставания.

Задремав у огромного стола, она чувствовала, что погружается во все более глубокий сон, который накрывал ее волной. Ощущение было, словно крошечная птичка, пролетая над ней, биением крылышек передает трепетную весть и тут же отлетает прочь, чтобы через минуту вернуться обратно. И когда Даниела, очнувшись, подняла отяжелевшую голову и открыла глаза все в той же темноте, то в течение какого-то времени не в силах была понять, где она, и что с ней происходит, но вот то, что не вызывало у нее сомнения – это силуэт, четко вырисовывавшийся в обрамлении оконной рамы, уже осветленной неясным излучением, – видение маленького слона с хоботом, осторожно поднимавшимся кверху, и удивительным глазом, плывущим рядом с ним, – независимое создание, во всей его голубизне и печали.

Но видение быстро угасло, вновь превратясь в абрис, силуэт на высоком столе, чернеющий остов гигантской ветви, горевшей все то время, пока длилась праздничная речь, а теперь брошенной здесь, словно тлеющий кусок янтаря на поверхности плиты, в которой забыли до конца прикрыть дверцу.

И, наконец, душа ее открылась навстречу одолевавшей ее тоске, навстречу боли, из-за которой она и отправилась в Африку – утрата связи с семьей сестры окончательно сломила ее, осознание этого пришло к ней именно здесь, в огромной кухне, с такой силой, которой она никогда раньше не испытывала. Она поднялась, легким толчком прикрыв дверцу печи, чтобы не смотреть на тлеющие угли, и позволила нахлынувшим слезам вырваться наружу в долгом, безостановочном рыдании, сотрясавшем все ее тело.

Да, не исключено, что чрезмерная преданность своим внукам все прошлые годы была вызвана ее тоской, призванной заглушить эту боль, и теперь она с новой ясностью понимала, почему решилась вдруг в одиночку отправиться в Африку, присоединившись к зятю и его собственному горю. Но Ирми, одержимый своим желанием разобраться во всех обстоятельствах, которые привели к смерти его сына от «дружественного огня», скрыл свои тайны как от жены, так и от остальной семьи. Ох, Амоц, твои намерения были, скорее всего, и добры, но ты и представить себе не мог, сколько лжи, сколько неправды окажется в этих словах – «дружественный огонь».