Друзья

— Но зато вы-то знаете, что пряжу вам велела сжечь Ирена Ауэрбах и что она и раньше занималась подобными делами. Вы прекрасно знаете и то, что у меня не было никаких дел с Анико, и все-таки утверждаете, что я ее изнасиловал.

— Да, я солгал, — кивнул Зоннтаг. — Все верно. Я вынужден был подчиниться власти.

— Какой власти? — спросил Зала, поднимаясь из-за стола.

— Милостивый государь, я подчиняюсь представителям местной власти. Назвать их вам поименно? Пожалуйста. Балинт Чухаи, Игнац Авар, Шандор Ауэрбах, Ференц Давид. Достаточно, или еще назвать? Если бы власть была в ваших руках, я бы встал на вашу сторону. Но у вас, сударь, нет никакой власти. Уже нет. Те времена, к счастью, прошли и больше не вернутся. Я теперь мелкая сошка, утомленный жизнью маленький человек, и единственное мое желание — спокойно дожить оставшиеся дни. А для того чтобы жить спокойно, приходится приспосабливаться к тем, кто может обеспечить мне покой и безопасность. Если позволите, я вам кое-что поясню. Знаете, наши судьбы чем-то похожи. Вы, так же как и я, держитесь за свои убеждения. Вы проповедуете такую коммунистическую мораль, которая в наши дни уже не существует. Человек с подобными принципами невыносим для окружающих. Его ненавидят, от него хотят избавиться. Вы уже не раз имели возможность убедиться в этом. И ваша беда, что вы не можете изменить своего поведения. Понимаете, с тех пор как меня выпустили из тюрьмы, я постоянно читаю. В том числе Маркса, Энгельса, Ленина. И у меня на многое открылись глаза. Я наблюдаю людей, анализирую их поступки, знаю каждого в этом уезде. И в ряде случаев я мог бы выступить на судебных процессах свидетелем. Знаете, почему в пятьдесят шестом никто не вступился за вашу мать? Знаете, почему Балинту Чухаи удалось так быстро навести порядок в уезде и здесь, в Бодайке? Я отвечу. Потому что вашему движению нужны мученики и нужны козлы отпущения. Вероятно, кандидатов на эти роли в основном выбирает случай. Вам, наверно, покажется странным, если я, бывший фабрикант и помещик, скажу: этому народу не чужды идеи социализма. Но у этого народа обостренное чувство справедливости. Вы в пятьдесят шестом были в Москве, а я находился здесь и все видел. И могу смело утверждать: люди восстали не против социализма, а против несправедливости. Чухаи и его соратники, зная все это, великолепно использовали ситуацию. Были допущены ошибки после освобождения? Кто же спорит? Были. Имели место перегибы при выселении швабов? Несомненно. И конечно же, виноваты мы, что в сорок пятом году избрали партийным секретарем неопытного молодого человека, которым двигало чувство мести. Этим человеком был Миклош Зала. Я помню то общее собрание, на котором Чухаи назвал имя козла отпущения. Тогда же он упомянул и меня в качестве вашей жертвы. Ставил в пример мой патриотизм, привязанность к родному краю. После того собрания я часто с ним разговаривал. И с другими тоже. Хотелось все-таки разобраться в происходящем. Как-то я спросил у Ференца Давида, зачем понадобилось убежденного коммуниста Залу принародно выставлять козлом отпущения. И знаете, что он мне ответил? «Мы пожертвовали Залой, чтобы успокоить общественное мнение, обеспечить порядок в уезде, чтобы люди могли работать спокойно». И представьте себе, я с ним тогда согласился. Это сейчас, в зрелом размышлении, я считаю, что с вами поступили несправедливо. Собственно говоря, Чухаи натравил на вас людей.

— Но если вы считаете это несправедливостью…

Зоннтаг поднял руку:

— Не продолжайте. Я не могу встать на вашу сторону. Мне в этом деле уже отведена определенная роль, и, как бы она ни была мне противна, я обязан ее доиграть. Могу помочь только советом.

— Я вам заранее благодарен.

— Господин инженер, бросьте вы, к черту, эту историю с махинациями. Это же не бог весть что. Ну, сколько эти жулики расхитили? Вы ведь наверняка подсчитали. Миллион? Два?

— Это как минимум.