Друзья

Ева получила хорошую должность в одном из жилищно-проектных институтов. В ее функции входило проектирование интерьеров жилых помещений. По роду работы ей часто приходилось ездить в Будапешт — договариваться с предприятиями-поставщиками и контролировать выполнение заказов. Работа ей нравилась, хотя приходилось по ходу дела много учиться. Естественно, она использовала поездки в столицу и для встреч со старыми знакомыми. И вскоре заметила, что она все чаще оказывается в центре внимания благодаря своему дару красочно рассказывать об известных актерах и политических деятелях, с которыми ей доводилось встречаться.

Имре поразила царившая на фабрике бесхозяйственность. Развал был полный, не существовало ни внутреннего распорядка, ни инструкций на рабочих местах, некоторые начальники цехов плохо знали производство и не справлялись со своими обязанностями. Все это создавало крайне нервозную атмосферу, и новички, едва проработав на фабрике два-три месяца, брали расчет, а на их место приходили другие, но и они не могли пустить там корни. Имре пришел в отчаяние. Боже праведный, в какое болото он угодил, какой хомут взвалил себе на шею! Он вел долгие разговоры с секретарем партбюро фабрики Кароем Штайглом, пытаясь разобраться в причинах создавшейся обстановки, но этот сорокалетний голубоглазый блондин как-то не очень охотно отвечал на вопросы. Имре знал его с детства, они не были друзьями, но и не враждовали. Отец Штайгла, неулыбчивый замкнутый человек, работал на фабрике слесарем, не слишком интересовался политикой и когда-то прекрасно ладил с прежним хозяином Палом Зоннтагом. Все свободное время он проводил на своем винограднике или копался в огороде. У него был добротный дом на северной окраине поселка, возле самого леса. Он считал себя венгром, не принимал участия в сборищах фольксбундовцев и тщательно ограждал своего сына от воздействия истерических речей Бауэра. Благодаря такому воспитанию Карой Штайгл стал здравомыслящим молодым человеком, освоил отцовскую профессию и тоже пришел слесарем на фабрику. Работал он добросовестно, дело свое знал отменно, вскоре на него обратили внимание. Однажды — это было в сорок девятом году — его разыскал Балинт Чухаи и сказал: «Сынок, я вижу, ты человек трудолюбивый и честный, думаю, ты многое мог бы сделать для людей». Через неделю Карой Штайгл подал заявление в партию. А вскоре его выбрали в исполнительный комитет. Он никогда не лавировал, прямо и откровенно высказывал свое мнение и бывал иногда наивным до святости. Штайгл стал секретарем партийного бюро, когда дела на фабрике пошли из рук вон плохо, и все ждали от него решительных мер. Но как одна ласточка не делает погоды, так и ему не под силу оказалось в одиночку разобраться в запутанных и противоречивых проблемах, с которыми он столкнулся. Все его попытки как-то изменить положение ни к чему не привели. Директор гнул одну линию, главный инженер — другую, завхоз пытался метаться между двух огней. Сформировались противоборствующие группировки, и многие ловкачи, взвешивая соотношение сил, примыкали то к одной, то к другой, в зависимости от того, какие это сулило материальные блага.

Имре задумчиво глядел на апатичного человека, сидевшего перед ним. Если уж у партийного секретаря опустились руки, чего же тогда ждать от других? Заботы минувших лет избороздили лицо Кароя Штайгла глубокими морщинами.

— Ты не поверишь, Имре, как я рад, что ты стал директором, — промолвил Штайгл, и лицо его озарила улыбка.

Имре чувствовал, что слова Кароя идут из глубины души, и это взбодрило его, как аромат доброго вина после тяжелого ужина.

— Если бы ты знал, с каким удовольствием я сюда ехал! — сказал Имре. — Даже представить себе не мог, с чем доведется столкнуться. Честно тебе скажу: трудно поверить, что в Венгрии в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году может быть такое положение на фабрике. Я знал, что придется преодолевать трудности, но на такое не рассчитывал. — Он закурил сигарету. — О дисциплине и речи нет, большинство станков простаивает, грязища кругом непролазная, на складах валяются тонны неиспользованного сырья, накладные расходы огромные, о производительности труда вообще говорить не приходится. Просто ума не приложу, за что хвататься, с чего начинать.

Штайгл кивнул:

— Я тебя понимаю. Только не впадай в панику. Есть тут несколько человек, на которых ты можешь рассчитывать. Конечно, ситуация сложная. Руководство треста проводит свою кадровую политику, не считаясь с нашими интересами. Присылают сюда людей, от которых хотят избавиться.

— А куда же смотрит уездный партийный комитет?

— Тяжело говорить об этом, Имре.

— Говори. Я должен во всем разобраться.