Друзья

— Понимаешь, я заметил, что некоторые руководители треста состоят в каком-то подозрительном сговоре с партийными секретарями уезда и области. Балинт Чухаи — по согласованию с трестом — пристраивает сюда на хорошие должности своих людей. А в благодарность за это утверждает кандидатуры, которые ему предлагают. Вот и получается, что у нас начальниками цехов и отделов работают люди, имеющие по восемь классов образования.

— Но ведь эта работа требует высокой квалификации, образования! Тут нужны дипломированные специалисты.

— Конечно, конечно. Существуют законы, постановления, однако везде можно найти лазейку. Но и это еще не все. Представь себе, у нас две тысячи рабочих и служащих, у сорока процентов из них нет и восьмилетнего образования. Это получается восемьсот человек. Из них триста семьдесят в возрасте до тридцати пяти лет. И из этого числа восемнадцать человек вообще неграмотные. Можно ли на таких людей надеяться? Что их держит на фабрике? Да ничего. Пришли попытать счастья. А не понравится — дадут деру, только их и видели. Но ты все равно не отчаивайся. Попробуем вместе что-то предпринять. Можешь во всем положиться на меня.

— Спасибо, Карой. Но я должен сначала поговорить с Балинтом.

Через несколько дней Балинт Чухаи пригласил Имре с Евой в гости. Секретарь уездного партийного комитета жил на улице Ференца Ракоци в бывшем доме Шульцера. Фридеш Шульцер до войны был самым богатым торговцем скобяными товарами и одним из виднейших фольксбундовцев. Обоих своих сыновей он благословил на службу в СС. В сорок пятом Шульцера со всей семьей экспроприировали, а его четырехкомнатный благоустроенный дом тогдашние власти предоставили одному из самых активных борцов за коммунистические идеалы Балинту Чухаи. Он поселился там со своей женой Катинкой. Уже десять лет Чухаи возглавлял уездную партийную организацию и являлся членом областного комитета. Ему исполнилось пятьдесят четыре года, и по возрасту он мог уже идти на пенсию, но покой был противен его деятельной натуре. Да и смотрелся он еще молодцом: крепкий, широкоплечий, подтянутый, только шевелюра слегка тронута сединой. В уезде Балинта Чухаи ценили и уважали, считая человеком кристальной честности и строгих правил, чуть ли не пуританином. Катинка, полнотелая, пышущая здоровьем женщина, была на десять лет моложе его. Она руководила кустарно-промысловой артелью кружевниц, любила возиться с молодыми работницами, передавая им свой опыт, и они в ответ питали к милой тете Катинке самую искреннюю симпатию.

Еве сразу понравилась эта приветливая женщина, а когда та показала ей свои рукоделия, знаменитые кружева, в которых были использованы мотивы венгерского фольклора, они сразу нашли общий язык. Имре Давид и Балинт Чухаи тем временем сели за стол. Выпили по рюмке местной черешневой палинки.

— Здорово ты возмужал, Имре. Тебя и не узнать. А расскажи-ка мне о Миклоше Зале. Где он, чем занимается? Вы ведь дружите?

— Конечно, — ответил Имре. — Мне кажется, у нашей дружбы крепкие корни. Нас связывают воспоминания. И потом пять лет в Москве — бок о бок в одной комнате. Нелегко было, честно говоря. Стипендия маленькая, ни денег, ни посылок из дома мы не получали в отличие от других. От матери Миклошу нечего было ожидать — она сама еле концы с концами сводила. А мне кто бы мог отправить посылку? Тетка Ирма? На Фери тогда тоже рассчитывать не приходилось. В общем, крутились, как могли. На втором курсе стали подрабатывать переводами. И все деньги складывали в общий котел. Потом-то полегче стало. И посольство нам помогало по мере возможностей.

— Прекрасные времена, — с улыбкой заметил Балинт Чухаи. — На старости лет такие воспоминания могут согревать человеку душу. Так ты не сказал, где сейчас Миклош.

— В Пеште. Работает инженером-механиком на текстильной фабрике. Женился, ребенок у него. Все вроде бы ничего, да с жильем беда. Квартира — под самой крышей. Вечно сырость, плесень. Вместо нормальных окон — слуховые окошки, которые не открываются. Ребенок постоянно болеет, жена больше сидит дома, чем работает. Если бы я только мог ему помочь!

С лица Балинта Чухаи сошла улыбка, он помрачнел.

— Знаешь, когда я вспоминаю Миклоша, меня мучают угрызения совести.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, Балинт.