Дублёрша

Знакомые отказывали. Для банков и МФО у меня была слишком стрёмная кредитная история. Хозяйка однушки грозила выкинуть вещи с полицией.

В день экзекуции пришла в голову дурная мысль. Почему-то подумалось, что деньги на квартплату мне ссудит этот самый Владислав Андреевич. Все-таки, он втянул меня в эту историю!

К счастью, в восемь утра он оказался на рабочем месте. Выслушал изложенную с многократно отрепетированной акцентуацией просьбу вкупе с надрывным вскриком:

– Меня выселяют!

Как-то бесцветно ответил:

– Заходите!

Когда примчалась, он был на операции. Деньги передала секретарша. Поразительно красивая молодая женщина. Подумала о том, что она – наверняка его любовница. Почудилось, что где-то ее видела. Смутно знакомое лицо. Но мне было не до реминисценций. Решила, что учились примерно в одно время в универе, и побежала укрощать посредством очередной месячной платы лендлордшу.

Голубоглазого благодетеля не видела даже в день операции: анестезия подействовала прежде, чем он вошел в операционную. Правда, потом, пока я лежала в общей палате, приходил раз-другой за день: брал за руку, говорил, что будет все хорошо, что я – молодец. В общем, дежурные фразы, формальная доброжелательность. Но я почему-то чувствовала за этими визитами что-то большее – очень уж хотелось верить в то, что этот большой и сильный мужчина сделает меня хоть на йоту счастливей.

Присутствовал при снятии бинтов; издал ироничный возглас:

– Вылитая Одри Хепберн! – когда глянула в зеркало, чуть не покатилась в истерике: такие синячищи переливались всеми цветами радуги на моей физиономии.

– Да не волнуйтесь вы так! – хором заверещали докторихи и медсеструхи, хватая меня за руки. – Вы только за лицо не хватайтесь! А синяки через пару дней пройдут! Про-о-ойдут! Так всегда бывает! – и он, пока меня утешали и уговаривали, что все будет не просто хорошо, а необыкновенно прекрасно, слинял, так и не сказав, чего мне ждать дальше…

Домой возвращалась в мерзостном настроении. Представляла, что скажет человек с неокрепшей психикой – то есть Тишка – увидев мою физиономию в желто-синих пятнах и разводах.

Но обошлось без душещипательных сцен: отправляясь на операцию, я не могла даже и предположить, сколько времени мне придется проваляться на больничной койке с головой, замотанной в кокон из бинтов.

Впрочем, сей срок не имел никакого значения: Тишка сбежал к мамочке в первый же день, не выдержав и четверти часа одиночества в нашей захламленной его и моим (теперь – только моим!) барахлом. Не оставил даже записки. Чего и следовало ожидать.

По мобильному не отвечал. Все еще лелея надежду, набрала номер домашнего. Ответил незнакомый и резкий женский голос. Потом трубку перехватила Тишкина маман и медоточиво попросила, чтобы я не беспокоилась, что с ее «сынкой» все в порядке, он уже нашел «другой вариант», и звонить больше не надо – «ни ему, ни вообще».

Внутри тошнотворно и леденяще опустилась. Готовилась к расставанию с Тишкой давно, но никогда не думала, что это будет так больно – когда тебя бросает парень. Пусть и тот, надежду на любовь с которым давно утрачена, пусть и тот, кого в обыденной речи зовут пошлым словом «сожитель», пусть и опостылевший… Но все равно: ведь свой! Изведанный за прожитые вместе годы до последней кровинки!

Словно клещами потянули что-то внутри живота; тащили до тех пор, пока рвота не хлынула прямо на телефонный столик передо мной; пока не повалилась подстреленной рысью на койку и не завыла – жутко, хрипло, почти мужским голосом.

Утром проснулась от телефонного звонка. Дернулась к трубке. Но это был не Тишка. Голубоглазый босс из клиники пластической хирургии бодро загавкал сквозь шум едущего по улицам города автомобиля:

– Привет! Ты почему не брала вечером трубку? Плохо? Одна? Позавтракала хотя бы? Не вешай нос – он теперь у тебя как у Одри Хепберн! Давай, потерпи пять минут – сейчас завезу тебе жрачки! – я даже не произнесла ни звука. Но ему этого и не нужно было. Явился ровно через пять минут, внося в замусоренную комнату порыв славного апрельского ветерка. Вывалил на стол коробку с пиццей, какие-то консервы, банку сгущенки.

– Ешь! – я лежала пластом. Клинический босс по-хозяйски ощупал мое лицо под глазницами и на скулах, да так, что я скривилась от боли. Спросил:

– Плакала? Не плачь! А не то швы разойдутся! Давай! Не унывай! Готовься к рандеву со спонсором! Пока! У меня в восемь операция! – только после его ухода сообразила, что вчера, войдя в квартиру, даже не заперла за собой дверь.

Впрочем, что воровать в моем узилище уныния? Груду немытой со времен нашего с Тишкой сожительства посуды? Шторки, доставшиеся в наследство от прежних съёмщиков?

Что касается насильников-маньяков, так достаточно увидеть мою физиономию – импотенция на всю оставшуюся жизнь им обеспечена!

Готовиться к встрече с спонсором? Как-то несерьезно он это сказал! Но все лучше, чем ходить с покрытой синяками рожей в поисках работы…