Дубовая Гряда

— Долгая история, но расскажу,— ответил юноша.— Когда я отпросился у мамы сходить домой, в деревне уже не было ни вас, ни бойцов. По улице, с узлом за спиной, торопливо шагала старушка. Увидав меня, она махнула рукой и сказала, чтобы я убегал, потому что в Дубравке немцы. «Как они могли появиться там, когда наши войска у них позади?» — подумал я.

Залез я на крышу избы, осмотрелся. Вижу, за боло­том, возле железной дороги, шагает множество солдат. Значит, те, что в Дубравке, пробрались в тыл? Я решил побежать и пересчитать немцев, а потом сообщить на­шим. Хотел вытащить комсомольский билет, который мама зашила в сорочку на груди, но передумал. Снял рубашку, засунул в горшок и закопал в огороде под яб­лоней.

Дубравка недалеко от нашей деревни, на юго-западе. Сначала бежал по дороге, потом свернул в рожь. Неда­леко от Дубравки остановился, начал прислушиваться. Людей в деревне не было, стояла тишина.

Вдруг вижу, на колхозном дворе нырнул вниз коло­дезный журавль. Я пополз к конюшне. Посреди двора, возле костра, несколько немцев ощипывали кур, другие умывались. Насчитал двенадцать гитлеровцев и, при­гнувшись, чтобы не заметили,— назад.

Все время придерживался широкой магистральной канавы и только возле большака перепрыгнул через по­перечную. Поднялся на мостик, и тут, как привидение, вырос передо мной здоровенный, с засученными рукавами немец. Ствол его автомата уже был направлен на меня, и руки сами собой потянулись вверх.

— Ком! — кивком головы подозвал он меня к себе и, ощупав карманы, погнал в поле.

Мы поднялись на пригорок у самой дороги и оказа­лись среди большой группы солдат, один из которых, плюгавенький фриц с кривыми ногами, мастерил бере­зовый крест. Около только что выкопанной ямы лежали четыре гитлеровца с почерневшими лицами. Здоровен­ный немец положил на обочину свой автомат, поднял с травы винтовку и толкнул меня в плечо, махнув рукой на борозду посреди сгоревшей ржи. Бежать? Чтобы эти гады открыли огонь, как по затравленному зайцу? Нет, не дождутся! И я решил умереть, но не сделать ни шага. Не знаю, чем бы все кончилось, но мой мучитель вдруг оглянулся на дорогу, поспешно бросил винтовку, что-то крикнул и схватил свой автомат. Засуетились и осталь­ные, начали одергивать мундиры, поправлять пилотки. А со стороны железной дороги, поднимая пыль, прямо к нам мчалась открытая легковая машина. Шаркнули шины, машина остановилась, из нее выскочил красноще­кий офицер, кажется, генерал, в белых перчатках, за ним адъютант. Верзила немец что-то доложил генералу, ты­кая большим пальцем в мою сторону. Тот поднял би­нокль и долго смотрел на восток, после чего вернулся в машину. Адъютант жестом приказал мне сесть на зад­нее сиденье и не опускать руки.

Не зная, куда они меня повезут, я все равно был рад, что удалось вырваться из лап верзилы.

Миновав железную дорогу, машина свернула к усадьбе бывшей МТС. В небольшом бору стояли танки, грузовики, пушки. Вокруг — много палаток, а в эмтэ­эсовских домах и бараках — ни окон, ни дверей. Вскоре подошел немец и спросил:

— Официр?

— Нет,— ответил я.

— А кто ты есть?

— Школьник, жил дома. Но красноармейцы прогна­ли нашу семью с передовой, и я не знаю, где теперь мама. Бежал к тетке, она тут недалеко.

— Знаю я ваша тьетка. Идем!

Думал, сейчас расстреляют. Но вместо этого немец завел меня в барак. Там, в небольшой комнате на го­лом полу, лежали двое красноармейцев. Один, окровав­ленный, с перебитой ногой, тяжело стонал. Другой, по­крепче, спросил, откуда я. Выяснилось, что он из сосед­него района и знает нашу деревню.

Вошел немец, недавно допрашивавший меня.

— Возьми этого,— показал он на бойца с перебитой ногой,— и отведи в машину.

Грузовик с открытым бортом стоял недалеко. Как только раненый оказался в кузове, машина загудела, и меня обдало удушливым синим дымом.

— Иди назад,— приказал немец.

Единственный уголок в комнате был залит лучами вечернего солнца. Там я и прилег. Где-то далеко слы­шались глухие взрывы, в небе гудел самолет. Неожидан­но раздался винтовочный выстрел.

— Не того ли раненого убили? — сказал я, но боец уже спал, ширрко раскинув руки. Его стриженая голова лежала на моей ноге. Нога онемела, но я терпел, наблю­дая, как рывками поднимается и опускается грудь крас­ноармейца. Не заметил, как сам уснул. А когда про­снулся, уже была ночь, и в помещении похолодало.

Так прошла первая ночь плена. В полдень к бараку подъехал на лошади ефрейтор и приказал нам с бойцом идти впереди него. По дороге он взвалил мне на спину какие-то железные коробки...

Мать слушала рассказ Володи и едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.

Положение на фронте, о котором рассказывал юно­ша, политрук знал гораздо лучше. Красноармейцам при­шлось отступить, чтобы не попасть в окружение. Рота Сергеева должна была прикрывать отход наших войск с левого фланга. Немцы же рвались к шоссе, чтобы обойти и окружить ее. Войскам удалось отойти почти без потерь, зато рота в жестоком бою полегла почти це­ликом. Тогда-то и был ранен Сергеев.

— Поздно уже,— сказал политрук.— Вам пора ухо­дить. Но ты, Володя, заглядывай почаще.