— Ничего, это самоуправство вам припомнят. И снопы мои назад привезете, босота,— плюнул Шайдоб и побежал к дороге.
— Гляди, какой жадный, готов все колхозное перетащить к себе, а люди хоть подыхай,— заметил Федя.— Наверное, к Зининому отцу побежал.
— А отец как раз говорил, что нельзя позволять ему отбирать у людей их добро, — робко произнесла Зина.
До обеда все снопы по одну сторону траншеи были свезены и сложены в прежнем колхозном гумне.
— Хлопцы, будете возвращаться, захватите лопаты,— предупредил Савка.—Сделаете переезды через траншеи.
После обеда, прежде чем засыпать траншею, ребята решили осмотреть все изрытые места. Нашли шесть ящиков с противотанковыми минами, множество патронов и винтовок. Всех удивили немецкие автоматы: как они могли попасть на наш передний край?
— Ребята,— предложил Володя,— давайте спрячем все это. Придет время, отправимся на Днепр и Добасну рыбу глушить, а зимой на диких кабанов поохотимся.
— Правильно, кабана только и можно взять пулей,— подтвердил Микола.— Но об этом никому ни слова.
Пока хлопцы закапывали оружие, а девчата и женщины сносили в одно место снопы, на густую траву пала роса. Володя крепко увязал последний воз, подсадил Лиду и Зину, сел сам и хлестнул лошадь.
Со стороны Жлобина по дороге медленно шла женщина. «Кто это к нам в деревню так поздно?» — подумал Володя. И вдруг Лида во весь голос закричала:
— Стой, стой! Остановись!
Володя потянул вожжи и не успел оглянуться, как девушка птицей слетела с воза, а за нею и Зина.
— Мамочка, мама! — долетел до него радостный крик Лиды.
4
Кончилось бабье лето: приземлились паучки на ржище. Падали желуди, стукаясь о тугие ветви дубов, пожелтели вишенники. На болоте, в темно-зеленой поросли елей и сосен, словно огромные свечи, пылали вершины осин. В садах, перелетая с дерева на дерево, ныряли в воздухе пестрые дятлы, прыгали по веткам неугомонные синицы.
Возле Шайдобовой избы стояла старая разлапистая верба. Оседланный жеребец, привязанный к ней, грыз ствол, отрывал тонкие полоски лыка и медленно жевал их крепкими белыми зубами. На землю падали клочья пены и тут же смешивались под копытами с землей. Чувствовалось, что жеребцу надоело стоять.
— Господин бургомистр, ваш жеребчик, наверное, проголодался? — вспомнил старый Шайдоб.
— Ага,— Бодягин, сидя над тарелкой холодцом, кивнул головой.— Овса ему! Овса!
— Где же его взять? — глянул Шайдоб на жену. Та лишь зажмурилась, и старик понял.— Нету.
— Врешь, есть! — пьяным голосом крикнул Василь.
— Ты на отца так? — насупился бургомистр.— У своих мы ничего не берем. Позови старосту.
Шайдоб надел засаленную кепку и исчез за дверью. Минуты через три он уже шел рядом с Савкой и, словно молодой порывистый конь, время от времени забегал вперед его, сталкивая с тропинки.
— Жеребцу овса! — отрубил бургомистр, едва староста переступил порог избы.
Савка глянул на Шайдоба. Взгляд его говорил: «за этим ты и прибегал ко мне?»
Бургомистр понял старосту.
— Только не своего.
— Что, я одалживать пойду? У меня свой есть.
— На-про-тив изба,— показал бургомистр пальцем на окно.— Там и возьми. Я так хочу. Потом вернешься сюда.
Сутуловатый, высокий Савка пригнул в дверях голову и вышел во двор.
— Говорят, он большое влияние имеет на ваших людей,— сказал бургомистр.— Когда работал бригадиром, заставляли в партию вступить, а он отказался. За это и сняли.
— Брехня,— поморщился Шайдоб.
— Видно, до Савки все туго доходит, еще не вошел в роль... Но, как вы рассказываете, обстановочка тут не ахти.
Шайдоб слушал и одним глазом косился на окно, чтобы проследить, куда пойдет Савка. Потом рассмеялся и подмигнул Бодягину:
— Выполнил приказ. На него нужен хозяин, потому что, если я говорю, он и ухом не ведет. Слушается, как и прежде, колхозников...
Закончить ему не дал вернувшийся староста.
— Вот что, господин Комяч,— подчеркивая значение своих слов, внушительно произнес бургомистр,— ты, как видно, не понимаешь особенностей новой жизни. Хозяин ты хороший, люди тебя слушаются, а вот в политике ни бельмеса не смыслишь. Не вижу у вас разницы: или это тот же самый большевистский колхоз, или немецкая община. А ты разницу видишь?
— Конечно. Техники никакой нет, сеять нечем будет...
— Германские законы, дисциплина действуют в вашей деревне? Нет! Люди переодели в гражданское больше сотни красноармейцев и командиров, показали им безопасные пути для ухода. Ты представления не имеешь, сколько здесь, на одной только Жлобинщине, специально оставлено большевиков! Сойдутся они, и ни тебе, ни мне на земле места не будет. Молодежь у вас своевольничает, ни один комсомолец на регистрацию не явился, а ведь ты — доверенное лицо, староста!
— Да какие тут комсомольцы! Те, что были в колхозе, ушли на фронт, а школьники... Мало ли в какие кружки их записывали. Вот, посмотрите, тоже пионер сидит,— показал Савка на Василя и улыбнулся.