Дубровский. Дело князя Верейского

— Да-да… Но на русской службе он уже двадцать лет и проявил себя наилучшим образом. Хорошо зарекомендовал себя при усмирении Варшавского бунта, да и абы кому граф Александр Васильевич Суворов не доверил бы наставничество над своим отпрыском. Ну и в России Шарль Оде стал дворянином Карлом Оде-де-Сион, полковником… Для таких людей, как он, это значит куда больше, чем то, на каком языке лопотала их кормилица.

III

Полковник допускал образность речи, но лишь в разговоре со знакомыми. Прослыть за умника в армейской среде — не самый лучший вариант. Между тем Алексей Васильевич являлся не только книгочеем, но и литератором: его оды и переводы с немецкого и французского, в том числе Вольтера, охотно брали редакторы столичных журналов.

Воейков жестом предложил князю садиться. И тут же присел рядом на один из деревянных стульев. К тому же чёрствость в голосе сошла на нет. Ободрённый хорошими знаками, Верейский поддержал стиль разговора.

— И на каком языке в твоих снах шумят на ветру деревья, не имеет значения?

— Имеет, Василий Михайлович, имеет, — как бы с сожалением ответил полковник и добавил: — Но не является определяющим в вопросе, можно доверять такому человеку или нет.

— А мне? — князь решил не оттягивать неминуемых объяснений.

Штиль на лбу Воейкова разрезали три штормовые морщины, так он оценил прозорливость собеседника.

— Что касается меня, то я всецело, да. Но есть и другие мнения. Вы, князь, допустили большую ошибку, расставаясь с Парижем. И то, что вам удалось миновать ареста и вернуться в Россию, можно отнести промыслу Господню или счастливой звезде.

— Ах вот оно что! То-то у меня последнее время сердце не на месте…

— Ладно хоть бьётся, и голова на плечах, а не в корзине гильотины.

IV

— Алексей Васильевич, объясните уже наконец, что случилось?

— Князь, вопросы буду задавать я. Вспомните детально всё, что связано с последним донесением от Мишеля.

Верейскому скрывать было нечего. Накануне отъезда он в очередной раз получил от агента оперативную информацию о дислокации французской армии. Как обычно, зашифровал данные, вписал их невидимыми чернилами меж строк делового письма. Затем Толстой отнёс его в своём мольберте в посольство для отправки диппочтой. Всё как обычно.

— Оригинал донесения уничтожили?

— Ну конечно! Я же говорю — всё как обычно.

— Тогда объясните, каким образом в ваших апартаментах нашли часть сводки? По фактологии и почерку в ведомстве Савари определили, кто её автор.

Князь недоумённо развёл руками. Его начальник понимающе кивнул.

— В итоге самый ценный для нас информатор гильотинирован. К его товарищу, канцеляристу Фуке, трибунал оказался благосклонней — позорный столб с железным ошейником и денежный штраф.

Верейский никак не реагировал на услышанное. Казалось, он весь ушёл в себя.

Воейков продолжал:

— Вы бы составили компанию Мишелю на эшафоте, если бы полиция обнаружила ту бумажку сразу. Но обыск апартаментов по горячим следам ничего не дал. Лишь неделю спустя хозяин переставлял мебель и за спинкой дивана наткнулся на обгоревший край бумажного листа. Памятуя об обыске, отнёс находку ажанам.

V

Верейский до этого с растерянным и озабоченным видом слушал шефа. Но от этих слов разом просветлел лицом.

— Постойте, постойте, Алексей Васильевич, вы сказали «обгоревший»?

— Совершенно верно. Наш информатор в Министерстве внутренних дел Франции предметно изложил все обстоятельства дела.

— Ну конечно! Теперь мне всё понятно. Я тогда, как обычно, поджёг донесение от свечи и оставил догорать на подносе. В этот момент порыв ветра распахнул окно. Наделала оказия делов: штора опрокинула один подсвечник, бумаги со стола разлетелись по кабинету… Видимо, тогда недогоревший клочок и залетел за диван. Я кинулся закрывать окно, затем прибрался. Даже пепел, где увидел, стёр… Был уверен, что донесение сгорело дотла! Выходит, нет.

— Как говорит русский мужик, и на старуху бывает проруха. На самом деле я рад, что вы смогли дать объяснение тому, что случилось. Прошу вас изложить сказанное мне письменно. Не скрою, были те, кто настаивал на вашем немедленном аресте по прибытии и учинению дознания.

— Благодарю за доверие, Алексей Васильевич.

— К сожалению, моё мнение не было решающим. Сам император не дал добро. Его величество высоко ценил вашу деятельность в Париже. Как-то на полях одного из донесений он даже сделал пометку: «Зачем не имею я побольше министров, подобных этому человеку?».

VI

Князь позволил себе улыбнуться.

— Мне что, предложат пост министра или, для начала, его товарища?

Воейков не принял тона и снова «захрустел сухарём»:

— Не думаю, что есть повод для улыбок, Василий Михайлович. Из-за вашей оплошности командование русской армии накануне войны, когда французские корпуса вот-вот станут выдвигаться к границам, лишилось важнейшего источника информации об этих передвижениях.

— Я вполне осознаю цену своей ошибки, полковник. Случись так, что роль безутешной вдовы хоть чем-то поможет делу, то, поверьте, я исполню её так, что уже завтра буду иметь на руках ангажемент в Большом камерном театре.

Тут настал черёд улыбнуться Воейкову: