Дуэль четырех. Грибоедов

   — Срамное, ужасное дело! В государстве главнейшие лица обвиняются в том, что взятки берут! И к тому же им всё сходит с рук, кроме награбленных денег и наворованных доходных аренд! И что же? А то же, что дебаты обнаружили неспособность членов Государственного совета к делам в случаях тех, где они должны или по ошибке сами хотят рассуждать. Все они в тех только случаях хороши, где надобно поставить росчерк пера, ежели, впрочем, бывают на свете такие дела. Слушая голоса Шишкова, Дезина, Попова и Ивана Борисыча Пестеля, под игом которого не в дальнем времени стоном стонала Сибирь, я вспоминаю Вольтера, который сказал: «Боже, для чего ты создал так много скотов и так мало обладающих разумом?» Впрочем, последнее не так к Горчакову приспособить возможно, но зато первое очень к его делу прилично. Члены спорят, иногда жарко, иногда колко, но всегда глупо со стороны оппозиции. Шишков предстаёт во всей наготе своего государственного бессмыслия. Другие рассуждают точно как полоумные. Глупые фанфароны, смешные защитники слабых! Больно видеть, что такие люди должны по обязанности иногда рассуждать и о благе Отечества! Таких ли сынов от русских должно оно ожидать? Судите сами, скоро ли добьёшься проку с такими советниками государственными?

Вытянув руки перед собой, Александр машинально теребил угол газеты, размышляя о том, что на его вкус такая служба была невозможна, что по нему уж либо делами ворочать, либо препустые словеса из пустого в порожнее заводить, а препустые словеса, даже в том случае, если они страсть как возвышенны и благородны, он терпеть способности не имел и потому нетерпеливо спросил:

   — Однако же вы, сколько знаю, не оставляете мысль против рабства?

Тургенев нахмурился, отстранился, резко сказал, точно и тень сомнения в твёрдости его коренных убеждений глубоко оскорбляла его:

   — Владение другими людьми, самая зависимость человека от человека безнравственны и противоречат идеалу свободы, который выработан теперь просвещением.

Точно этим резким тоном разбуженный, оставив в покое газету, мягким движением отодвинув её от себя, Александр дал себе слово впредь последить за собой и спокойно проговорил:

   — Безнравственно? С выводом просвещения не согласиться нельзя, да разве самое положенье зависимых не ужасно?

   — Позвольте, давно ли вы живали в деревне?

   — Я в деревне, признаться, давно не живал, разве что в детстве да по болезни сколько-то во время войны, я не владею никем и ничем.

Тургенев отстранился, нетерпеливо заговорил, нервно постукивая остриями крепких ногтей по крышке стола, точно бил в барабан:

   — Так вот, положение дел у нас таково: по большей части крестьяне, которые принадлежат людям знатным и вместе богатым, находятся в положении благоприятном. Есть из них даже такие, которым подобных в богатстве во всей Европе не сыщешь. По этой причине, я полагаю, помещики добрые, находя своих крестьян в состоянии благоденствия, не почитают нужным, по недостатку образования, освобождать их от личного рабства.

   — То есть вы хотите сказать, что иных причин освобождения, кроме безнравственности, злоупотреблений и самого факта владения человеком людьми же, вы теперь не находите?

Сдвинув брови, сощурив глаза, Тургенев заговорил убеждённо и властно, видно, недаром при Государственном совете службу служил:

   — Я твёрдо уверен, что многие из дворян отказались бы от незавидного права владения подобными им, если б они, со своей стороны, несомненно были уверены, что сия перемена их благосостояния ни в чём не уменьшит. Таким образом, распространение здравых идей о свободном состоянии наших крестьян, которое было бы равно выгодно и для помещиков, может споспешествовать этой уверенности. Известно, что наше знатное дворянство всегда отличалось каким-то особенным благородством в характере и некоторым добродушием, в особенности в отношении к крестьянам своим, но многие имения начали с некоторого времени переходить от знатных людей к откупщикам, заводчикам и фабрикантам, отчего благосостояние крестьян уменьшается, и по этой в особенности причине у нас надобно думать об общем улучшении быта наших крестьян.

Он с недоумением поглядел на него:

   — Странно, вы точно намереваетесь меня убедить, что сами крестьяне не имеют причин переменить своё положение рабства?

   — Сколько могу судить по нашим крестьянам, а наши крестьяне симбирских имений благословляют своих господ, уверяют, что нами премного довольны, и не просят от нас ничего.

   — Ради такого лестного мнения о себе, я полагаю, вам пришлось изрядно поуменьшить доходы?

Улыбнувшись одними глазами его проницательности, Тургенев удовлетворённо кивнул:

   — Да, несомненно, иначе по совести было нельзя поступить, но облегченье их участи стоит дохода.

   — Мысль утешительная, однако многие ли владельцы у нас доброй волей согласны во имя справедливости, тем более слыша зов совести, серьёзно уменьшить доход?

   — К несчастью, слишком не многие, и именно те, которых не коснулось ещё просвещение, ведь для истинно просвещённого человека его личное благо всегда отступает на шаг перед общим, с этой истиной, я надеюсь, вы согласитесь?