Дуэль четырех. Грибоедов

Не в том ли состоит добродетель, чтобы отворотиться от зла, прытко скакать от него в паническом ужасе, откреститься от него строгим постом и долгой молитвой, оберегая совесть свою от немого соблазна. Или добродетель состоит более в том, чтобы противиться злу, которым предовольно наполнена жизнь, всегда рождающая своих филистимлян; вступить в битву с ним, как юный безусый пастух; смотреть ему открыто в глаза и пустить в него камень, поднятый из ручья, а не одни бессильные слова проклятья и отреченья?

Погруженный в раздумья, Александр поднялся, оставив в кресле любимую книгу, прошёлся, безотчётно опустился на стул, точно ожидавший его у рояля, поднял крышку и почти машинально и слабо тронул чуткие клавиши. Тихий шелест прошёл по умиротворённой земле, словно степной ветерок шевелил и ласкал ковыльные травы, что поднялись по пояс косцу. Он не видел ни степи, ни трав, ни косца, но почувствовал всё это вместе, и себя ощущая единой частицей, словно и сам был степь, трава и косец. И под его осторожными пальцами степь, трава и косец ласкались и нежились в сладких объятиях тёплого ветра, переливались длинными волнами, готовые лечь под косу, словно приветливо улыбались поднебесному солнцу и также тому, кто пасёт скот и берёт пищу уму, и он сам улыбался, как улыбались степь, трава и косец, безотчётно, легко, и душа его изнывала от ласки и нежности и жажды труда, накопившихся в ней.

Вдруг, повинуясь какому-то безотчётному чувству, без мыслей и слов, он ударил сильнее, и словно дрогнула ковыльная степь от дробного топота диких коней, словно тяжело покатились сплошные колеса кочевых колесниц и о железо заскрежетало железо. И с угрозой зарокотали басы, изрыгая поношение древней земле, оскверняя труд землепашца, труд зверолова и пастуха, скаля длинные зубы, перезванивая щитом и мечом.

Он застыл на мгновенье, и тут им ответила свирель пастуха.

С откинутой головой, с плотно сдвинутыми губами, холодно глядя перед собой, явился Грибоедов в пятницу к Стурдзе, в самом деле нарочно в тот миг, когда ударила пушка.

Александр Скарлатович, просияв довольной улыбкой, указав на невысокого человека, сидевшего подле стола, торопливо и громко сказал:

   — Вот, Семён Иваныч, представляю вам — Грибоедов, о котором я вам говорил. Надеюсь, он понравится вам, как и мне, а я вас оставлю на время, Карл Васильич ожидает, и тоже, тоже именно по этому делу.

Мазарович, с гладкой лысиной от самого лба до макушки, с короткими чёрными волосами на впалых висках, с ершистыми, густыми бровями, с проницательным взглядом небольших чёрных глаз, с подвижным, чувственным ртом, чем-то походивший на Мефистофеля, которого, впрочем, Александр никогда не видал, живо поднялся, открыто улыбаясь ему, пожал крепко руку и тотчас твёрдо по-русски сказал:

   — Александр Скарлатович говорил о вас много лестного, рад познакомиться с образованным человеком и буду рад ещё больше, ежели приобрету помощника в вашем лице. Садитесь, и станем беседовать. На каком желаете языке?

Прямо опустившись на стул, глядя твёрдо и холодно, понимая, что до соблазна ещё не дошло, однако уже начались испытания, Александр заговорил по-английски, скрывая улыбку — знай, мол, наших, у вас-то в Венеции как:

   — Надеюсь, Александр Скарлатович также довёл до вашего сведения, что я ничего ещё не решил.

Заложив ногу на ногу, держа на вздёрнутом колене сплетённые пальцы, блеснувши довольно глазами, Мазарович подхватил на хорошем английском:

   — Да, Александр Скарлатович и этого обстоятельства не скрыл от меня. Однако дозвольте узнать, какие существуют преграды отправиться вам со мной в Тегеран?

«Ах, сукин сын, в Венеции тоже чему-то учился — так ведь чему-то учились и мы». Грибоедов тотчас перешёл на немецкий:

   — Я полагаю, что судьба поленилась сделать меня прилежным путепроходцем, по натуре я более домосед.

Дёрнувши ухо, весело засмеявшись, Мазарович так же свободно заговорил по-немецки:

   — Поверьте, недосмотр судьбы — пустяки. Я довольно скитался по свету, так вам доложу, что путешествия развлекают; к тому же наше путешествие продлится недолго. Нам предстоит обитать в нашей миссии года два или три, пока генерал не затеет новой войны. И мне бы хотелось весьма, если нельзя путешествовать, иметь поблизости остроумного собеседника.

«То есть толкового канцеляриста, который станет исправно строчить донесения, не разгибая спины, об том да об сём», — думал Александр, переходя с подчёркнутым щегольством на итальянский язык:

   — Участь чиновника не располагает, по моему убеждению, к остроумной беседе, так что нам пришлось бы скучать, если бы своим собеседником в миссии вы избрали меня.

В ответ Мазарович заговорил по-французски:

   — Отлично. Персидский и арабский вам тоже известны?

«Венецианец, конечно, а всё молодец!» Александр улыбнулся по-русски:

   — Ни единого звука — большая потеря для миссии, имеющей быть среди персиян.

Вновь дёргая ухо, с лучами мелких морщин в углах хитрых, воровских глаз, Мазарович лукавым, мефистофельским взглядом обмерил его с головы до ног, улыбнулся, беспечно проговорил, точно уже видел насквозь: