Дуэль четырех. Грибоедов

   — Ваше сиятельство, дозвольте мне вам напомнить, как было бы жестоко мне свои самые цветущие лета провести между дикообразными азиатами, в добровольном изгнании — иначе моё отправление к шаху персидскому не назовёшь; отлучиться от близких друзей на слишком долгое время, от родных; отказаться от литературных успехов, которые я был бы вправе здесь ожидать; от всякого общества с людьми просвещёнными; с приятными женщинами, которым, ваше сиятельство, я сам могу быть приятен!

Тень замешательства скользнула на красивом лице Нессельроде, что сделало его на миг даже милым.

   — Позвольте, молодой человек, какие женщины? О чём вы толкуете? С какой стороны здесь они?

Увлекаясь идеей сомнительной, но перспективной, Александр с мнимым жаром бросился изъяснять:

   — Ваше сиятельство, не извольте смеяться: я молод, я влюбчив, я музыкант, я охотно говорю всякий вздор, явившись в обществе дам, — чего ж им ещё?

Заложив руки за спину, сделав несколько неровных поспешных шагов, Нессельроде опустился в кресло, стоявшее против него, и быстро, в каком-то смущении заговорил, старательно отстраняя кого-то рукой:

   — Позвольте, Бог с вами, при персидском дворе нам надобен именно такой человек, я вижу ясно своими глазами. Что касается вашей литературы, — вверьтесь опытности моей, — в уединении вы усовершенствуете свои наличные дарования, когда они у вас есть, в чём, кажется, я бы нисколько не сомневался.

Грибоедов поднял брови, вытянул губы, усилием скрывая усмешку, почти умоляюще поглядел на своего нанимателя:

   — Нисколько, ваше сиятельство. Поэту и музыканту надобны слушатели, а в Тегеране или Тебризе нет никого, кроме наглых суходушных британцев, да и те, сколько я знаю, следя по газетам, сплошь торгаши, то есть люди тупые, — поэзия и торгашество не дружили вовек. Поэзия, согласитесь, аристократка по природе своей — что делать ей за прилавком или за стойкой трактира?

   — Что ж, может быть, но тем ревностней вы отдадитесь государевой службе.

   — Однако же, ваше сиятельство, мне служить доводилось только в гусарах, по дипломатической части ещё не доводилось служить, кроме дежурства по канцелярии, курьеры, пакеты и прочее... Разве я вам подойду?

Всё не понимая, куда он клонит, несколько вытянув шею, что делало его похожим на птицу, Нессельроде, не привыкший к сопротивлению, заговорил напористей и быстрей:

   — Позвольте, мне говорили, что вы обучались в трёх факультетах, готовились к испытанию на звание доктора прав, а у меня во всём министерстве едва ли найдётся чиновник, который знает законы, тогда как при дворе персидского шаха наши интересы исполнятся благополучно только в том случае, если восторжествует законность, то есть если мы неукоснительно выполним все статьи Гюлистанского договора и таким согласным с разумом способом станем полезными даже врагу. Изучая сложившееся соотношение сил и обстановку в окружении младшего принца, мы не можем считать, что он благожелательно к нам расположен; но не переменится ли там положение, если он найдёт у нас реальную поддержку, которую предполагает получить у правительства Англии?

   — Только предполагает?

   — Отчасти уже получил, но достоверных сведений мы пока не имеем. Так вот, что поддержка англичан ему может дать? Поддержка англичан отдаляет его от народа, усиливает ему враждебную партию, ведёт неминуемо к затяжной гражданской войне, то есть к резне, — как иначе не может быть по их нравам; принуждает нас проявлять необходимую и постоянную бдительность. Воспользуется ли он когда-либо этой поддержкой, чтобы в один прекрасный день преодолеть все преграды, закрывающие ему дорогу к престолу? Будет ли он служить интересам Персии, находясь в зависимости от иноземной политики и становясь авангардом державы, которая желала бы ополчиться на нас? Вот те вопросы государственной важности, которые надлежит ему разъяснить, показав ему выгодность союза с Российской империей. Полагаясь на возможность и средства, которые мы готовы предоставить ему, чтобы помочь постепенно совершенствовать установления его страны и сочетать эти улучшения с успехами персидской армии в области военного искусства, он оказал бы подлинную услугу своему народу, упрочил бы свой авторитет на твёрдой основе и получил бы реальную власть, которую никакая иноземная держава не могла бы оспорить и извратить.

Сглотнул, так что судорожно двинулся острый кадык, и с увлечением принялся выдвигать и отбрасывать предположения о развитии отношений в самой Персии, отношений между Персией и Англией, Персией и Россией, пересыпая их афоризмами, которые, должно быть, страстно любил: