Дуэль четырех. Грибоедов

Повесы и недоросли, к тому же в нежном возрасте от двенадцати до пятнадцати лет, немецким языком не владели, исключение составлялось человек из пяти, из шести. Опешив от столкновения с обстоятельством, явным образом непредвиденным, светила европейской науки перешли, соблазнённые бесом самонадеянности, на латынь, не помышляя о том, что студентам университета, к тому же обладавшим прекрасными пансионскими баллами, может быть недоступно стройное наречие римлян, однако в ответ на своё сострадание они узрели широко раскрытые рты и глаза, вопрошавшие: что это, братцы, за бред? Известное дело, немца, который обязался служить, никаким открытым ртом одолеть не дано, и вновь прибывшие с неумолимым упорством честных наставников перешли на французский. Тут уже заварилась невообразимая каша. Немцы изъяснялись по-французски с невыносимым, ни на что не похожим германским акцентом, российские повесы и недоросли, птенцы московских гостиных, свободно мешали французский с нижегородским и чуть не китайским, так что из этой тарабарщины уже никто не понимал ничего, даже сами профессора. Натурально, повесы и недоросли нисколько не унывали, прехладнокровно ожидая своего звёздного часа вступления в гвардию, и недоразумение окончилось очаровательной российской нелепостью: аттестаты об успешном окончании курса наук университет выдавал без исключения всем, в аудитории к немцам заглядывало человека два-три; сами немцы, облегчённо вздохнув, воротились к родному наречию и на всё прочее по-русски махнули рукой.

После чего заварился прямой кавардак. Знамёна победителей, одержавших победу без боя, взвились чрезвычайно. Профессора русские с поразительной ревностью отнеслись к пришествию просветителей иноплеменных и приняли его не иначе как злокозненное засилие немцев, нарочно вломившихся для развращения невинной русской души. В университете завертелись интриги, наговоры и дрязги, учинённые яростными российскими патриотами из числа самых малоспособных и малопочтенных, так что случалось, за временное обладание пустой классной комнатой между неуступчивыми тевтонами и не всегда трезвыми российскими патриотами возгоралась крикливая рукопашная схватка, кончавшаяся ощутимым уроном в волосах как одной, так и другой стороны.

Усердия с избытком доставало и своего, так нет, нежданно-негаданно патриоты получили внушительную поддержку из самых влиятельных сфер. К несчастью, Муравьёв покинул сей чёртом придуманный свет, не довершивши смелых реформ, открывавших дорогу просвещению истинному. Место попечителя вверилось Разумовскому. Выбор престранный! Вельможный потомок неграмотного малороссийского гетмана, проходивший образование в Гёттингене, Риме и Лондоне, вольтерьянец, покровитель Общества испытателей природы, владелец дворца, одна меблировка которого оценивалась в четыре миллиона рублей, высокомерный и замкнутый, с колким умом, то утончённый и обаятельный, располагавший к себе, то желчный, вспыльчивый, меланхоличный, масон, привередливый воспитатель целой когорты своих внебрачных детей, на поприще попечителя внезапно сделался гонителем просвещения, ярым ненавистником немцев и вместе непобедимым бездельником. Удостаивая университет своим посещением изредка, ещё реже являясь в заседания Общества, презренного им, Алексей Кириллыч упорно молчал, а все дела его именем вершил расторопный угодливый молодой человек Каченовский, Михаила Трофимыч; передавали, что прежде харьковский грек, урядник в екатерининском ополчении, затем сержант в Таврическом гренадерском полку, в канцеляристы прыгнувший из военного звания ротмистра, введённый Алексеем Кириллычем в дом, в течение двух лет высоким его покровительством приобретший звание магистра и звание доктора, вельможным капризом преобразованный из сержанта Качони в профессора истории и археологии Каченовского, в издатели журнала «Вестник Европы» и в управители канцелярии бездельника попечителя.

Некоторые тайные умыслы понемногу проступали наружу. Алексей Кириллыч явил покровительство нескольким русским профессорам, пригласил одного-второго-третьего во дворец на обед, что явилось чрезвычайной честью и редкостью, а недолгое время спустя Андрей Перовский, воспитанник — как это именовалось ради приличий — Алексея Кириллыча, был выпущен из университета в звании доктора. Каченовский, которого непримиримый Катенин именовал без оглядки глупцом, недоучкой и раболепным педантом, в мгновение ока тоже сделался вдохновенным гонителем иноземцев. Сей подвиг угодничества возмутил кое-кого из благородных людей. Князь Шаликов в гостиных и в клубе грозился прибить прохвоста до полусмерти и до того беднягу перепугал, что бывший ротмистр, сержант и урядник испрашивал защиты московского полицмейстера, потешивши изрядно Москву.