Дуэль четырех. Грибоедов

Матушкин план завлечь его в светские экивоки таким образом вполне провалился, университет мало чем наполнял его сильный, жаждущий ум. Тем не менее в этой смешной доморощенной катавасии обнаружилось преимущество неоценимое, на его вкус. Характер у него складывался чересчур независимый, верно, матушкин семейственный дар. Принуждением ничего не давалось ему, а тут свобода предоставлялась самая полная, хоть не учись ничему. Подгоняемый своим праведным бешенством, он зарывался в книги с каким-то злобным азартом, его познания углублялись и множились неудержимо день ото дня.

Другая беда и тут подстерегала его: дельных книг почти негде было достать. Русских являлось слишком немного. Хорошие переводы приключались нечасто. Из французских книжные лавки заполнялись большей частью романами. Английских, итальянских, немецких почти невозможно было найти: на них спрос был слишком невелик, чтобы книгопродавцам было выгодно с ними вожжаться. Матушка много читала, однако ж читала вовсе не то, что хотелось ему. Алексей Фёдорыч не пристрастился ни к серьёзному, ни даже к лёгкому чтению, не находя в нём особенной пользы для человека, занявшего достойное положение в обществе, так что библиотека его пополнялась случайно и для Элизина чтения. Вообще серьёзные собрания книг заводились в слишком немногих московских домах. Понемногу голод на книги его доставал.

Между тем многие события быстротекущей общественной жизни твердили ему, что дарование, образованность, ум, наконец, получают признание выше, у самого государя, непреклонно и у всех на глазах отодвигавшего несколько в сторону невежественную, угодливую посредственность.

В особенности кичливое московское барство взбаламутило внезапное возвышенье Сперанского. И в прежние времена, так любимые безвредными отставными фрондёрами, безымянные, бесприметные поднимались до самого верху, однако поднимались законным путём, пролегавшим сквозь просторную опочивальню благодетельной государыни, тогда как этот неугодный семинарист все понятия перевернул и низверг. Сын священника, кадившего в церквушке владимирского сельца, овладел вполне доверием государя! И чем же? Единственно успехами в каких-то нелепых науках! И всё не ползком, не лестью сладких речей! Да разве возможно? Да мы-то что ж, дураки? Или уж последние настают времена?

Алексей Фёдорыч расхаживал порывисто, нервно, заложив руки за спину, глаза беспомощно бегали на привычно важном лице:

   — Куракин-то безродного пригрел и взял в секретари, а всё, брат, за что? Да всё, брат, за то, что деловой, за что же ещё?

Александр задиристо возражал:

   — О Сперанском передают как о человеке приветливом, благородном, просвещённом весьма.

Алексей Фёдорыч сухо смеялся и тряс головой:

   — Сын попа у тебя благородный? Эк ты куда! А просвещеньем-то в службе немного возьмёшь, уж ты мне хоть в этом деле поверь, лямку-то потянул, послужил, мозоли натёр. Востёр, соглашусь, что востёр, да только вот в чём? В толк не возьму, при Обольянинове-то как же удержаться сумел? Обольянинов бешеный, Обольянинову просвещение тьфу. Стало быть, смирением взял, угодлив, стало быть, вот оно что, а ты мне всё свои книги под нос суёшь.

Натурально, за верное никто не знал ничего, однако ж не без опаски передавали друг дружке, будто этот Сперанский, пострел, составляет полный план преобразования государственного устройства, в частях решительно во всех, от государева кабинета до волостного правления, в основание же решился, сукин сын, положить препакостную идею о воле народа, как единственного, истинного источника власти, за что перетревоженный дядя, хотя давно не служил, честил Сперанского то якобинцем, то подлецом, в чём разницы, впрочем, не знал, да и знать не хотел; на его изъяснения возражал, что хрен редьки не слаще, на том и стоял.

Туманные слухи вдруг подтвердились, хотя бы отчасти. Измышленный Сперанским указ потребовал от коллежских асессоров да статских советников либо представить начальству университетский диплом, либо проследовать сквозь испытания по исчисленным в указе предметам, о коих прежде из служащих слыхом никто не слыхал. На время вакаций в университете учредились занятия для приготовления к предуказанным испытаниям. Служилое сословие было возмущено от души. Алексей Фёдорыч прямо негодовал, точно испытания предстояли ему самому: