Дуэль четырех. Грибоедов

Подъём на Гуд-гору совершался по преузкому косогору, который обрывался неизмеримою пропастью, с едва различимой речкой на дне, похожей на нитку, а по ту сторону пропасти вздымались такие же превысокие горы и, точно детские домики, редкие осетинские аулы на них. Дорога обвивала гору кругом. Мелкий рассыпчатый снег хрустел под ногами, точно на московских улицах на Рождество. От редкого воздуха становилось трудно дышать. По сторонам все развалины, развалины, развалины замков и башен.

Вот и вершина. Койшаурская долина в своей невиданной прелести простиралась внизу. С боков ещё тянулись неприступные горы и красноватые скалы, окрашенные купами чинар и зелёным плющом, а там из мрачного ущелья вырывалась Арагва, вся в кустарниках, в пашнях, в лугах, со стадами, сверкая ослепительным серебром, снова башни, сакли, церкви, монастыри и снова руины, руины, куда глаз хватал, без конца, мрачные следы беспрестанных набегов лезгин.

Отряд спускался в долину. Снегу становилось всё меньше, пока он совсем не исчез. Кругом стало зелено всё, как будто и камни. Арагва быстро неслась и шумела, как Терек, её брат, по ту сторону гор. Дорога извивалась, точно в первозданном саду: яблони, груши, лимоны.

Отряд сделал короткий привал. Перемазанные, расхристанные солдаты сосредоточенно чистились, старательно приводили в порядок громоздкую свою амуницию. Александр прилёг в стороне, между обгорелыми пнями и старым развесистым буком. Позади него безымянная речка текла под горой. Кругом тянулся к солнцу высокий кустарник. Между кустарником взлетали к небу большие деревья. Сквозь деревья проглядывали холмы. Фазан выклёвывал что-то в осенней пожухлой траве. Талызин, не видя его, грелся в лучах заходящего солнца, подняв кверху лицо, зажмурив глаза. Лошади переступали, неспешно кормясь.

Смеркалось. На долину легла длинная тень от монастыря, стоявшего на снежном верху. Впереди в беспорядке громоздились сплошные горы Востока, но, представлялось издалека, не такие громадные, рослые, страшные, как позади высились те, что прошли.

Они пересели на дрожки. Амбургер правил, ласково беседуя с грузинскими лошадьми по-немецки. Впереди последними блестками румянились пышные облака. Дорога шла берегом, была обсажена буками, яблонями, грушами, сливами, тополями и клёнами. На скалах и здесь торчали руины, оскорбляя взор своим безобразием. Налево остались Ананур, где во время ужасной резни, устроенной Ага-Мухаммедом, укрывался Ираклий Второй и сидел, от стыда оборотившись к стене, и Душет. Дрожки взбирались всё выше. В темноте вокруг выли шакалы и слышался лай сторожевых пастушьих собак.

Где-то ещё провели одну ночь в полусне, с невольно то бьющимся громко, то замирающим сердцем, а наутро снова перед глазами побежала дорога. Сверху увиделся горами сдавленный город, даже не город, а сваленные в кучу обыкновенные горские сакли с плоскими крышами, между ними много руин из нагромождённых в беспорядке камней, грязный след, оставленный Ага-Мухаммедом и набегами диких лезгин. Через Куру, быструю, мутную, в завитках коричневой пены, переправились по древнему мосту, неизносимому наследию хозяйственных римлян, восстановленному русской администрацией, единственный признак цивилизации в этих краях. Крупной рысью въехали в главную улицу и тут же замедлили бег, а вскоре пришлось тащиться медленным шагом. Кругом стояли и двигались ишаки, груженные плетёными корзинами с овощами и фруктами или бурдюками с вином, тяжёлые возы с сеном и хворостом, запряжённые круторогими буйволами с деревянным ярмом, конные грузины в черкесках всех возможных и невозможных цветов, русские офицеры в мундирах без эполет, женщины, накрытые чёрной чадрой, собаки и дети. Ряд улицы сплошь был занят мастерскими ремесленников, армян и грузин, открытыми настежь. Немногие покупатели тут же толпились, придирчиво, часто цокая языками, разглядывая и ощупывая выставленный на продажу товар. Не обращая на них никакого внимания, ремесленники работали тут же, точно выставляя на вид, что делалась каждая вещь без обмана, искушая подозревать, что обман был в немалом ходу. Плавилось золото, чеканилось серебро, ковались кинжалы, кроились бешметы, обшивались позументом башлыки и папахи, брились наголо круглые азиатские головы, варился плов, дымились на углях шашлыки, распространяя удушливый запах горелого мяса, выделывались из глины кувшины, ковались кони, выстругивались сёдла для ишаков, гремело железо, сеялись искры, сверкали алмазы, струилось вино, курился под ногами свежий навоз.

Это было средневековье во всей своей наготе, которое знал он только по книгам и не чаял в нём очутиться, увидеть своими глазами, погрузиться в него, точно в омут какой, пятнадцатый или шестнадцатый век.

Александр окончательно позабыл о себе, что с ним прежде сделало утомленье похода.