Дуэль Пушкина

По утверждению посла, он предостерегал Пушкину от пропасти, в которую она летит[909]. Вяземский писал, что Геккерн старался «толкнуть её в пропасть». Видимое противоречие приведённых свидетельств имеет объяснение. Барон резко отрицательно относился к увлечению сына, но затем изменил игру и пообещал ему помочь в совращении Натали. Он намеренно обратился к Пушкиной с такими предложениями, которые должны были оскорбить её до глубины души. Тайное свидание в доме Полетики воочию доказало Геккерну, что молодой человек не может справиться со своими эмоциями. Опыт дипломата подсказал барону выход. Надо было растоптать сердце Натали, чтобы продолжение романа стало немыслимо. Расчёт оказался безошибочным.

Дантес действовал с постоянной оглядкой на отца. Точно так же он должен был оглядываться на Пушкина, неизмеримо превосходившего его умом и характером. Офицер не был трусом, но сознавал, что столкновение с поэтом и дуэль грозят погубить его карьеру. В октябрьском письме 1836 г. кавалергард делился с отцом результатами своих самостоятельных наблюдений и размышлений. Раз дипломат заметил, что он, Жорж, потерял голову, подчёркивал сын, значит, и «мужу (Пушкину. — Р.С.) невозможно было не заметить того же самого». Согласно инструкции сына, барон должен был от своего имени сказать Пушкиной, «что у меня (Дантеса. — Р.С.) произошла ссора с её мужем, а к ней обращаешься, чтобы предотвратить беду»[910]. Какой беды опасался Дантес? Очевидно, уже в первой половине октября в воздухе запахло дуэлью, и первым о ней заговорил не Пушкин, а Дантес.

Пасквиль

2 ноября Натали сделала первое признание о рандеву, что вызвало у Пушкина вспышку гнева. Два дня спустя почта доставила в дом на Мойке анонимное письмо.

Пасквиль, присланный Пушкину, по форме пародировал грамоты на пожалование звания кавалера Ордена. Его составители использовали термины, типичные для разных Орденов[911]. Пасквиль начинался с шутовского извещения о том, что «Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра Ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена». Под дипломом стояла подпись: «Непременный секретарь: граф И. Борх»[912].

Мистификации как способ светских развлечений имели широкое распространение на Западе и, в частности, во Франции в начале XIX в. Участники «шутки» развлекались тем, что создавали разного рода вакхические и прочие общества и ордена, рассылали «патенты рогоносцев»[913]. В 1836 г. «дипломы» Рогоносцев рассылали в Вене, потом в Петербурге. По словам Соллогуба, венское общество целую зиму развлекалось этой игрой. Петербургским подражателям венской затеи достаточно было списать текст образца и вставить в него имена лиц, которых они хотели подвергнуть осмеянию.

Игра подчинялась определённым правилам. «Диплом» рассылали знакомым рогоносца в двойных конвертах. Адресат, раскрыв конверт, обнаруживал второй конверт с именем жертвы. Он мог либо распечатать его, либо передать письмо по назначению. Таким образом в руках жертвы оказывалось, помимо оригинала, несколько копий «диплома» Рогоносцев. Немая сцена в доме жертвы и его жены венчала мистификацию.

Анна Ахматова обратила внимание на то, что памфлет был разослан исключительно друзьям поэта. С. Абрамович уточнила её наблюдение: «шутники» разослали «диплом» членам историко-литературного кружка Карамзиных. Так ли это? После розыска, писал Пушкин, «я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма… Большинство лиц… подозревая гнусность, их ко мне не переслали»[914]. В другом случае поэт назвал иные цифры, отметив: «Я получил три экземпляра из десятка, который был разослан»[915]. Пушкин строго взвешивал свои слова. О семи дипломах Пушкин знал достоверно, слышал о восьмом и подозревал о существовании ещё нескольких экземпляров. Друзьями Пушкина были вдова Карамзина, Е. Хитрово, Вяземские, М.Ю. Виельгорский. Молодой офицер К.О. Россет был приятелем братьев Карамзиных. В отличие от друзей Пушкина, он показал пасквиль по крайней мере трём знакомым, но ничего не сказал самому поэту. А.И. Васильчикова (её имя стояло на письме, принесённом Пушкину В. Соллогубом) была приятельницей родителей поэта. Таким образом, из десятка «дипломов» пять-шесть попали к лицам, составлявшим ближайшее окружение Пушкина. Среди этих лиц литератором был только поэт Вяземский. Восьмой «диплом» неизвестными путями попал в руки министра Нессельроде, никак не принадлежавшего ни к салону Карамзиных, ни к кругу друзей Пушкина.