Дуэль Пушкина

В сочинениях Соллогуба разных лет можно обнаружить разные версии пушкинских речей, услышанных им в тот день. В поздних воспоминаниях слова Пушкина переданы следующим образом: «…безыменным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на моё платье, так это дело моего камердинера вычистить моё платье, а не моё»[964]. Мемуары Соллогуба несут на себе печать беллетристической обработки. В ранней записи воспоминаний того же автора, сделанной по просьбе П.В. Анненкова, слова Пушкина переданы совсем иначе. Говоря о пасквиле, Пушкин произнёс: «Впрочем, это всё равно что тронуть руками говно. Неприятно, да руки умоешь и кончено»[965]. Приведённый пример даёт представление о приёмах работы мемуариста, который считал себя вправе приглаживать речи Пушкина, приписывать ему сочинённые фразы и пр. В ранней записи речи Пушкина переданы следующим образом: «Я подозреваю одну женщину». В литературных мемуарах добавлено: «которую мне и назвал»[966]. Пояснение Соллогуба относительно имени кажется сомнительным. Свидание Натали в квартире Полетики бросало тень на эту даму, смертельно ненавидевшую поэта. Однако предположить, что Пушкин назвал Соллогубу имя Полетики, не представляется возможным. Любое упоминание её имени грозило скомпрометировать жену. Допустить этого поэт не мог. Даже спустя много лет друзья поэта называли Полетику не иначе как г-жа N. Характерно, что Пушкин скоро отказался от догадки, что автор пасквиля — великосветская дама.

Ближайшие приятели и знакомые Дантеса знали, что Натали отвергла его домогательства. Откровенное объяснение едва ли могло поколебать доверие Пушкина к жене. Однако среди великосветской черни, жадно следившей за разгоравшимся скандалом, слухи о тайном свидании красавицы с кавалергардом получили наихудшее истолкование. Бездействие грозило погубить честь женщины.

Пушкин не читал строк из письма Дантеса: «…я слишком люблю её (Пушкину. — Р.С.), чтобы хотеть скомпрометировать»[967]. Но он представлял характеры действующих лиц и направил вызов Дантесу вовсе не из-за подозрения в совращении жены или сочинении пасквиля. Жорж настоял на тайном свидании с Натали и убеждал её бросить мужа. Эта дерзость, скомпрометировавшая честь добродетельной матери семейства, не могла остаться безнаказанной. Соллогуб получил вызов в феврале того же года за несравненно меньшую дерзость. Только дуэль могла оградить дом поэта от низкой интриги. Вечером 4 ноября Пушкин послал вызов на дуэль поручику Жоржу Дантесу.

Заметки Жуковского

Жуковский узнал о предстоящей дуэли и пытался её предотвратить, для чего написал Пушкину несколько писем. Ни одно из них не имеет точной даты, что затрудняет их использование.

После смертельного ранения поэта царь поручил Жуковскому привести в порядок и опечатать бумаги поэта. Затем в дело вмешалась жандармерия. В дом на Мойке прибыл начальник Штаба корпуса жандармов генерал Леонтий Дубельт, передавший приказ Бенкендорфа перевезти бумаги Пушкина в III Отделение и рассматривать их в кабинете шефа жандармов. Любой другой на месте Жуковского не посмел бы перечить приказу главы тайной полиции. Но воспитатель наследника потребовал, чтобы бумаги поэта разбирались в его, Жуковского, апартаментах. Бенкендорф должен был уступить[968].

Дубельту вменялось в обязанность сжечь «бумаги, кои по своему содержанию могут быть во вред памяти Пушкина», по прочтении вернуть письма их авторам, либо забрать их в III Отделение. Только письма Натальи Николаевны к мужу были освобождены от цензуры и их приказано было отдать жене, «но только с наблюдением точности почерка»[969].

Жуковский получил возможность разобрать свои письма Пушкину по поводу дуэли. Он сложил их в нужном порядке и сшил в тетрадку, запечатанную вслед за тем жандармами. Закончив работу, Жуковский написал на первом листе тетради: «Письма по делу Геккерна», а затем на каждом документе чернилами обозначил порядковый номер. Его нумерация, сделанная через три месяца после написания писем, является неотъемлемой частью источника. Составители академического издания не учли этого обстоятельства и придали письмам порядок, не совпадающий с авторским[970].

Следуя нумерации Жуковского, можно установить, что письмо № 1 было составлено не 9, а 10 ноября; письмо № 2 — не 12—20, а ранее 11 ноября; письмо № 3 — не 10, а 11 ноября; письмо № 5—6 — 13—14 ноября.