Дуэль Пушкина

Романы Скотта породили множество подражаний. Этот путь был чужд зрелому Пушкину. Повесть «Капитанская дочка» дала яркое представление об избранной им дороге. Законченная незадолго до последней дуэли, повесть раскрывала колорит, но ещё больше — сокровенный дух эпохи. Пушкин обладал даром художественного проникновения в суть исторических событий. «Капитанская дочка» давала для понимания пугачёвщины больше, чем всё, что было написано до того, включая пушкинскую же «Историю Пугачёвского бунта» в двух томах.

Обращение к прозе — «языку мысли» — открыло перед Пушкиным новые бескрайние горизонты. Но современники не могли оценить метаморфозу, происходившую у них на глазах.

Талант Пушкина поразил современников в то время, когда русское общество переживало духовный и нравственный подъём. Общественное мнение было на стороне вольнодумцев. Казалось, перемены, которые должны были превратить самодержавно-крепостную Россию в процветающую, цивилизованную страну, близки. Не страшась гонений, поэт выразил надежды и чаяния общества, что и сделало его властителем дум.

После мятежа 14 декабря либерализм, с которым мирился и которому отдавал дань наследник просвещённых монархов XVIII века император Александр I, потерпел крушение. Казни и гонения потрясли Россию. Историческая ситуация претерпела разительную перемену. Общество перестало видеть в Пушкине наставника и пророка.

Пушкин вернулся из ссылки сразу после коронации Николая I. Престарелый писатель Владимир Измайлов писал в то время из провинции: «Завидую Москве. Она короновала императора, теперь коронует поэта»[1227]. Преклонение перед гением Пушкина достигло апогея в 1820-х годах, а затем его популярность стала падать[1228].

После 1825 г. поэт впервые ощутил недостаточность своего образования. 10 мая 1830 г. Погодин записал в дневник слова, слышанные им от Пушкина во время бесед на исторические темы: «Как рву я на себе волосы часто… что у меня нет классического образования, есть мысли, но на чем их поставить»[1229]. В поздних воспоминаниях, написанных в 1880 г., Павел Вяземский утверждал, что Пушкин отговаривал его от поступления в университет, выражал враждебный взгляд «на высшее у нас преподавание наук» и постоянно и настойчиво указывал юноше на недостаточное знакомство его с текстами священного писания и необходимость чтения книг Ветхого и Нового завета[1230]. По словам друзей поэта, сам он усердно перечитывал Евангелие[1231]. В советах Пушкина проявлялось его глубокое недоверие к состоянию университетских наук и уровню преподавания в учреждениях, подведомственных министру Уварову. Университеты той поры не соответствовали представлениям поэта о классическом образовании и высшей школе. Поэт всю жизнь трудился над пополнением своего образования, самостоятельно изучил несколько языков, следил за иностранной литературой, основательно занимался русской историей. Но собственная начитанность его никогда не удовлетворяла. Любопытна самая ранняя запись воспоминаний Александры Россет-Смирновой о Пушкине. Однажды она призналась поэту, что мало читает. «Он мне говорит: „Послушайте, скажу я вам по секрету, что я читать терпеть не могу, многого не читал, о чём говорю. Чужой ум меня стесняет. Я такого мнения, что на свете дураков нет. У всякого есть ум, мне не скучно ни с кем, начиная с будочника и до царя“»[1232].

Читатели, бурно приветствовавшие ранние романтические поэмы Пушкина, не находили прежних похвал для «Бориса Годунова». Бывший директор Лицея Е.А. Энгельгардт писал после появления трагедии Пушкина: «В Пушкине только и было хорошего, что его стихотворный дар, да и тот, кажется, исчезает»[1233]. «Вероятно, — с грустью констатировал Пушкин, — трагедия моя не будет иметь никакого успеха. Журналы на меня озлоблены. Для публики я уже не имею главной прелести: молодости и новизны лите[ратурного] имени»[1234].

Беседуя с французским литератором Лёве-Веймаром 17 июня 1836 г., Пушкин с горечью повторял: «Я более не популярен»[1235]. Поэт жаловался собеседнику, что не имеет возможности посетить страны Западной Европы вследствие запрета правительства. Знакомство и общение со знаменитыми писателями и деятелями Европы было его заветным желанием. Мечта осуществилась лишь однажды, когда судьба свела Пушкина с Адамом Мицкевичем.

Никто из соотечественников Пушкина не проник в суть духовной драмы Пушкина столь глубоко, как польский поэт.