Дух Меркурий

В конце процесса, утверждает Парацельс, должна блеснуть некая «физическая молния», произойдет отделение «молнии Сатурновой» от Солнечной, и явленное в этой молнии[440] принадлежит якобы к «жизни долгой, к тому несомненно великому Илиастру». Процесс ничуть не уменьшает вес тела, а лишь его «турбуленцию», и причина этого успокоения — «цвета прозрачные»[441]. Другие алхимики также отмечали «tranquillitas mentis» [спокойствие духа] как цель процесса. Для тела у Парацельса не находится добрых слов Оно «malum ас putridum», дурное и испорченное (в смысле «прогнившее»). Пока тело живо, оно вообще живет только за счет «Мумии» Оно усердствует лишь в том, что постоянно гниет и обращается в нечистоты («id quod continuum eius studium est»). Через Мумию «peregrinus microcosmus» (чужестранник микрокосм) контролирует физическое тело, но для этого ему необходимы arcana[442]. Ранее Парацельс уже говорил о значении Хейри; здесь же он особо выделяет Терениабин[443] и Ностох[444], а также Мелиссу, в которой скрыты «неслыханные силы» Подобной чести Мелисса удостаивается по той причине, что в древней медицине ее считали веселящим снадобьем, используя против melancholia capitis и вообще для очистки тела от «черной, выгоревшей меланхолической крови»[445]. Мелисса соединяет в себе силы «наднебесного союза» (supercoelestis coniunctio), каковой союз есть «Илох, происходящий от истинного Аниада» Поскольку только что Парацельс говорил о «Ностохе», можно предположить, что незаметно для него самого Илиастр превратился у него в «Илоха»[446]. Aniadus, который здесь впервые появляется на сцене, составляет сущность Илоха, т. е. coniunctio Но к чему эта конъюнкция относится? Чуть выше Парацельс говорил о разделении Сатурна и Солнца. Сатурн — это холодное, темное, тяжелое и нечистое. Солнце — противоположность всего этого. Когда разделение свершилось и тело очистилось благодаря Мелиссе, избавившись от сатурнической меланхолии,— может состояться coniunctio с долгожительствующим внутренним (астральным) человеком[447]. Плодом подобного союза станет «Енохдиан»; Илох (или Аниад) представляется чем-то вроде virtus этого вечносущего человека. Сие «великое таинство» (magnale) осуществляется благодаря «экзальтации обоих миров», и «Aniada должны собираться в истинный Май, когда зачинаются их экзальтации»[448] Здесь Парацельс снова из кожи вон лезет, чтобы как можно больше затемнить смысл; но ясно по крайней мере то, что «Aniadus» означает весеннее состояние, «rerum efficacitas» [действенность, энергию вещей], по определению Дорна[449].

Этот мотив мы встречаем уже в одном из древнейших греческих текстов, озаглавленном «Наставление Клеопатры первосвященником Комарием»[450]. Останес и его спутники просят Клеопатру:

«Скажи нам, как нисходит высшее к низшему, и как низшее к высшему восходит, как среднее сближается с низшим и высшим, так что те сходятся и соединяются с ним воедино[451]; как воды освященные притекают свыше пробудить мертвых, что лежат окрест посреди Аида, скованные и угнетенные во мраке; как является им эликсир жизни, и будит их, стряхивая с них сон»

Клеопатра отвечает им:

«Внидут воды, и пробудятся тела и духи, что ныне скованы и бессильны Расправятся они понемногу, воспрянут, и оденут их цвета пестрые[452], прекрасные, как цветы весенней порой. Весна же возвеселится и возрадуется цветущей зрелости, которой облеклись они».