Дух Меркурий

«Aniada»[453] определяются Руландом как «плоды и силы рая и неба, они также — Таинства христиан все то, что вразумением, воображением, рассуждением (aestimatio) и фантазией развивает в нас долголетие»[454] Aniada предстают тогда силами, дарующими жизнь вечную, еще более мощным (рарцакоу aQavaciac,, нежели упомянутые ранее Хейри, Терениабин, Ностох и Мелисса Они соответствуют «освященным водам» Комария, а также, как видим, субстанциям святого причастия Весной все жизненные силы пребывают в состоянии праздничной экзальтации, и opus alchymicum также должен начинаться весной[455] (впрочем, уже «in Anete», когда Солнце вступает в знак Овна, владыка которого — Марс) В эту пору и следует «собирать» Aniada — как если бы речь шла о неких целебных травах Но выражение это двусмысленно, оно может указывать также на необходимость собрать все силы душевные в преддверии великого превращения В мае же происходит mystenum coniunctioms Полифила[456] священный союз с душой, воплощающей в себе мир богов На этой «свадьбе» соединяются человеческое и божественное вот что такое «exaltationes utnusque mundi», о которых говорит Парацельс Он тут же добавляет (весьма многозначительно, как мне кажется) «И пламенеют экзальтации крапивы, и огонька цвет блещет и сверкает»[457] Крапиву использовали в медицинских целях (для приготовления крапивного настоя) и собирали в мае — молодая крапива жжется всего сильнее вот почему крапива служила символом юности «ad libidinis flammas pronissima»[458] Упоминая жгучую крапиву (Urtica urens) и flammula[459], Парацельс ненавязчиво напоминает, что в месяце мае царит не только Мария, но и Венера В следующем предложении он замечает, что сила эта «traduci in aliud potest» (может быть переведена в нечто иное) ведь есть «экзальтации» куда мощнее крапивы, а именно Aniada, которые обретаются не в «матрицах», т е не в физических элементах, но в небесных Idaeus[460] остался бы поистине ничем, если бы не произвел более великих вещей А именно, им создан еще и другой Май — месяц, в который расцветают цветы небесные Об эту пору должен извлекаться и сохраняться Anachmus[461] — точно так же мускус хранится в pomambra[462], а в Лаудануме — virtus золота[463] Долголетием можно насладиться лишь тогда, когда собраны силы Анахма. И, по-моему, нет никакой возможности провести различие между этим Анахмом и Аниадом.

3. ПРИРОДНАЯ МИСТЕРИЯ ПРЕВРАЩЕНИЯ

Aniadus (или Aniadum), трактуемый Боденштайном и Дорном как «rerum efficacitas», у Руланда определяется уже как «возрожденный в нас духовный человек (homo spiritualis in nobis regeneratus), небесное тело, что внедрено в нас, христиан, Духом Святым через посредство св. Таинств»[464]. Подобное толкование полностью соответствует той роли, которая отведена Аниаду в тексте Парацельса. Нам ясно видна связь Аниада с христианскими Таинствами, особенно с причастием, но равным образом мы видим и то, что речь идет вовсе не о пробуждении или внедрении внутреннего человека в христианском смысле, но, скорее, о «научном» соединении духовного «человека» с природным при помощи арканных средств медицинского характера. Парацельс тщательно избегает церковной терминологии, пользуясь вместо этого едва поддающимся расшифровке тайным языком — с очевидной целью отмежевать «природную» мистерию превращения от церковной и эффективно скрыть ее от глаз любопытствующих. Иначе и не объяснить чудовищного нагромождения арканной терминологии в нашем трактате. Мы не можем также отделаться от впечатления, что природная мистерия известным образом противопоставлялась церковной: «полыхающая крапива» и «огонек» выдают, что и двусмысленности Эроса не были ей чужды[465]. Вот почему у нее значительно больше общего с языческой античностью, чем с христианским таинством, что находит подтверждение и в «Гипнэротомахии». У нас также нет оснований полагать, будто Парацельсом двигало стремление докопаться до неких черных тайн; скорее, он просто опирался на свой опыт врача, который видит человека таким, каков он есть, а не таким, каким он должен быть и каким он биологически никогда быть не может. Перед врачом встает множество вопросов, отвечая на которые он не может, если хочет остаться честным, ссылаться на «должное»: ответы ему надлежит искать в своем опыте и знании природы. В этих фрагментах природной мистерии нет никакого злонамеренного интереса или извращенного любопытства — лишь неизбежное участие психологически ориентированного врача, с напряжением и самопожертвованием ищущего ответы на те вопросы, которые церковный казуист склонен перетолковывать в своих собственных интересах.