Дух Меркурий

Природная мистерия действительно настолько противостоит Церкви несмотря на все внешние аналогии, что придворный астролог Владислава II (1471-1516) Николай Мельхиор Себень[466] отважился даже представить opus alchymicum в форме мессы[467]. Трудно проверить, сознательно ли—и если да, то до какой степени — алхимики ставили себя в оппозицию к Церкви. Большей частью они не выказывали какого-либо понимания того, что делали. Это верно и применительно к Парацельсу — если не считать горстки не совсем внятных намеков (pagoyum!). Такое отношение тем более понятно, что они не могли развить в себе никакой подлинной самокритики и поскольку полагали, что выполняют угодную Господу работу, исходя из принципа «quod natura relinquit imperfectum, ars perficit»[468]. Сам Парацельс был преисполнен ощущения богоугодности своего врачебного призвания, и ничто не смущало и не тревожило его христианской веры. Он полагал само собой разумеющимся, что работа его дополняет руку Господа, считая себя верным распорядителем вверенного ему таланта. И фактически он был прав, ибо душа человеческая вовсе не отрезана от природы. Она принадлежит к природным явлениям, и проблемы ее столь же весомы, как и все те вопросы и загадки, которые задает врачу болезнь тела. К тому же едва ли найдется такая болезнь тела, в которой не играли бы определенной роли некие психические факторы, так же как телесные факторы должны приниматься в расчет при многих психогенных расстройствах. Парацельс полностью отдавал себе в этом отчет. Потому он и учитывал, на свой особый лад, душевные феномены в такой большой степени, в какой этого не делал, пожалуй, ни один из великих врачей до или после него. Хотя все эти гомункулы, trarames, durdales, нимфы, мелюзины и т. п. для нас, так называемых современных людей, суть грубейшее суеверие, для человека его эпохи все обстояло совсем иначе. В то время эти фигуры еще жили и действовали; конечно, то были лишь проекции, но и об этом Парацельс догадывался, поскольку, как явствует из его многочисленных высказываний, он сознавал, что гомункулы и прочие подобные им создания порождаются воображением. Его более первобытный склад ума наделял проекции реальностью, что в значительно большей степени отдает должное их воздействию, чем наша рационалистическая гипотеза об абсолютной нереальности спроецированных содержаний Какой бы там ни была их реальность, функционально они в любом случае ведут себя именно как реальности. Мы не вправе уступать современному рационалистическому страху перед суевериями, давая ему ослеплять себя до такой степени, чтобы полностью терять из виду эти еще малоизвестные психические феномены, которые выходят за рамки наших нынешних рационалистических понятий. Хотя Парацельс не имел еще никакого представления о психологии, он тем не менее являет нам — именно во «мраке своего суеверия» — глубочайшие прозрения в сущность душевных событий, к которым лишь теперь заново подступается самая новейшая психология. Даже если мифология не «истинна» в том смысле, в каком говорят об истинности математической теоремы или физического эксперимента, она все равно остается серьезной областью исследования, в которой «истин» не меньше, чем в какой-нибудь естественной науке — просто расположены они на психическом уровне. И занятия мифологией могут быть абсолютно научными, ибо она — такой же природный продукт, как и растения, животные или химические элементы.