Дух свободы: Наследники партизан

– Такое чувство, – начал он насмешливо, – что мы сейчас говорим о моих проблемах с сексуальной ориентацией, о которых даже я не знаю. Прекрати, мам.

– Наш сын не может быть змагаром! – заявил Сергею отец.

– Значит у тебя больше нет сына! – в тон ему ответил Сергей, и в тот же миг на глазах у всех его ударили. Пощечина была неожиданной для всех, кроме, видимо, самого Сергея, и такой сильной, что ему пришлось отступить, чтобы не потерять равновесие, но он быстро собрался, дернулся, оскалился и снова посмотрел на отца.

– Ты горисполкомная крыса, – заявил он, – и да, у тебя больше нет сына, потому что если ты все еще ничего не понял, то мне насрать на твое мнение!

– Ты сейчас же едешь с нами…

– Нахуй иди, мне давно не пятнадцать, я сам в состоянии разобраться со своей жизнью! – заявил Сергей и резко развернулся, собираясь уйти.

– Ты уже достаточно доразбирался, – сказал Сергею отец, попытался его схватить, но за руку его поймал Пылесос, подождал, когда Сергей успеет отойти, и заговорил:

– Оставьте его в покое или вы окажетесь в этом РУВД сегодня же.

Он заглянул мужчине в глаза и в этом взгляде было что-то угрожающее.

– Меня там никто не тронет, потому что я ничего не совершал, – ответил мужчина, не выказав и тени страха.

– Проверим? – спросил Пылесос с той же жесткостью, с которой держался перед ментами.

– Что проверять, никто и никого просто так не трогает! – ответил отец Сереги, освобождая руку.

Он сказал это слишком громко, привлекая внимание почти всей толпы.

– Не задерживает? Вы еще скажите, что не запугивают, не бьют, не угрожают? – внезапно вмешалась та самая хрупкая девушка, не способная дышать в автозаке.

Она плакала и при этом, казалось, была готова броситься на него, словно весь страх этого дня превратился в гнев, и теперь была готова выцарапать обидчику глаза, но ее, к счастью, придерживали друзья, не позволяя натворить глупостей.

– Вам лучше уйти, – строго сказал Пылесос, и это его утверждение разделяли все присутствующие: все, кто вышел из РУВД и еще не уехал, все, кто ждали своих родных, и все, кто их уже дождались.

Десятки глаз смотрели на Грушевских с таким недовольством, что мама Сережи поспешила к мужу и, взяв его за руку, повела прочь.

– Какие же они неадекватные, – шептала она, а Кирилл это слышал, но, молча кусая губы, осматривался, пытаясь найти Серегу.

Куда именно он ушел, было не ясно.

– Я его найду, – сказал Кирилл, поспешив вдоль забора, и так резко дернулся, что чуть не сбил женщину, немигающим взглядом смотрящую куда-то.

– Извините, – сказал ей Кирилл и промчался мимо, а женщина неспешно шагнула вперед, не сводя глаз с Олега.

– Ты неисправим, – сказала она очень тихо.

Он не ответил, внимательно глядя на нее.

Меньше всего он ожидал, что бывшая жена появится здесь. Он не видел ее восемь лет, но все равно узнавал. Мгновенно вспоминая ее в зале суда тогда, десять лет назад. Ему вынесли приговор, а она встала и вышла, не взглянув на него. Ее равнодушная спина была тем, что он помнил все два года своего заключения.

Она не стала с ним разговаривать, просто подала на развод и добилась запрета на общение с ребенком, рождения которого Олег не успел застать.

– Не приближайся к ней, иначе я сама вызову на тебя наряд, – сказала она ему после освобождения, когда он хотел увидеть дочь.

После подобного приезжать под РУВД было, мягко говоря, странно.

– Зачем ты здесь? – спросил Пылесос, напрягаясь по-настоящему, словно эта женщина пугала его больше пыток, сроков и обещаний расстрела без всякого следствия.

– Ты был прав, – сказала она дрогнувшим голосом. – Ты был прав десять лет назад, когда говорил, что мира не будет, пока власть не сменится.

Она подходила ближе и осторожно застегнула замок его куртки до конца, пряча черную футболку.

– Откуда такие перемены? – настороженно спрашивал Олег, не спеша ни принять ее, ни оттолкнуть.

– Мой младший брат оказался на Окрестина в августе, – ответила женщина, глядя не на него, а на замок куртки, по которому вела пальцем.

– Сейчас ноябрь, – напомнил Олег все тем же жестким тоном.

Он видел обручальное кольцо на ее пальце, кольцо из белого золота, явно не то, что он когда-то надевал на ее палец.

– Я испугалась за тебя, – шептала она, не поднимая глаз. – Теперь ведь не две тысячи десятый, теперь все куда страшнее.

– Потому от меня надо держаться подальше, разве не так ты говорила?

– Прости, – наконец, сказала она и отступила, пряча руку. – Я просто поняла, что должна признать, что совершила глупость. Я не имела права лишать тебя дочери. Мы с мужем скоро уедем, она поедет с нами, но… я хочу, чтобы ты познакомился с ней. Я не имела права отбирать у тебя дочь. Прости за это.

Она смотрела ему в глаза и едва не плакала. Ей все еще было больно, страшно, как десять лет назад, когда она, одинокая и беременная, наблюдала за тем, как шмонают ее квартиру. Она продала его байк, разменяла квартиру, чтобы были деньги на адвоката, и считала, что ничего ему не должна. Она назвала его предателем и так было проще, пока мир не надломился снова.

– Прости, – повторила она.