Дух свободы: Наследники партизан

Сочетание продуманности и тупости всего, что случилось с ними в РУВД, все еще не давало ему покоя, а эти глупые бумажки напоминали о том, как же сильно они рисковали и все еще продолжают рисковать.

– Если что – звоните, – сказал Говноед, заставляя Серегу очнуться. – Я всегда на связи.

– Спасибо, – сказал Кирилл, тоже простился с ребятами, а сам отступил, чтобы на увеличенном скриншоте с карты черными точками отметить силовиков.

– Блять, – простонал Серега, видя, как потемнела от меток карта. – Они и правда в западне.

– Да, – вздохнул Кирилл, – но их надо оттуда вытащить.

– Сначала поесть, потому что я голодный, как будто три дня не ел. Не могу думать, – признался Серега, отобрал у Кирилла телефон и стал искать, где бы заказать пиццу, так чтобы и доставка была, и вкусно было, а сам не переставал думать о карте площади и грязном флаге в своих руках.

Он много говорил, шумно обсуждал необходимость бортика у пиццы и по памяти вводил данные собственной карты, заказывая пиццу в ближайший к ним подъезд, чтобы поймать курьера у двери, поесть и заняться разработкой плана.

«До четырех все должно быть готово», – решил Серега, считая своим долгом вытащить Артура, вместе с которым они помогли за это время не одному белорусу.

* * *

Маша обнимала рюкзак Артура и тихо наблюдала за мрачным возбуждением запертых с ней вместе людей. Она не сводила глаз с Артура, словно видела его впервые. Он переговаривался с активистами, успокаивал тех, кто с трудом принял новость о смене караула во дворе, и казался спокойным и уверенным, словно не знал ни усталости, ни страха.

Он не в одиночку этим занимался, но Маша замечала только его и, хоть не могла разобрать слов, успокаивалась от уверенного тона его голоса.

Сейчас он сидел в одном из углов и говорил с почти рыдающей женщиной предпенсионного возраста.

– Они смогут сторожить нас вечно, так зачем? – спрашивала женщина, закрывая лицо руками.

– Смогут, – говорил ей Артур, не пытаясь убеждать в обратном, – но это не повод сдаваться. Надо хотя бы попробовать по-настоящему победить. Сейчас ночь, никого нет на улице, а значит, если вы выйдете отсюда, они сразу вас увидят и это место найдут. Задержат всех. Вы этого хотите?

Женщина отрицательно качала головой, всхлипывала, вытирая мокрые глаза, но только сильнее дрожала от страха.

– Они, когда поймают нас, будут злые, – шептала она.

– Они и так злые. Всегда злые, поэтому к ним вообще лучше не попадать, – говорил Артур, прекрасно понимая, что этот разговор слушают и другие напуганные протестующие.

– Но ведь нас могут бить после задержания, бить как в августе…

– Меня били в августе, – неожиданно для себя сказал ей Артур, понимая, что он впервые говорит об этом именно так.

В августе никому не надо было это объяснять. Весь дом знал, что он побывал на Окрестина, потому что он рано утром прошел по двору в шортах с синими ногами, с ободранными запястьями, с синяками, видневшимися из-под воротника окровавленной майки. Гипс на правой руке завершал полноту картины и, кто бы что ни говорил, на самом деле все всё знали, понимали и ни разу никто не спросил, что с ним случилось.

Все знали. Реагировали по-разному, но никто не спросил, кто это сделал, а он так ни разу и не сказал эту очевидную правду.

– Меня избивали в августе на Окрестина, – сказал он, глядя женщине в глаза.

Ее реакция на эти слова была совсем не такой, как та, что бывает у людей на сдержанное «Я был задержан девятого августа в Минске», хотя, в сущности, они значили одно и то же, но не все были готовы это по-настоящему признавать.

Вместо сочувственного понимания в глазах, вместо сожаления, к которому Артур уже почти привык, он увидел шок и страх, словно говорил с человеком, только сейчас вышедшим на улицу. Он видел в ее глазах еще большую панику, как будто он тоже был угрозой.

«А ведь она и правда только вчера могла выйти впервые», – запоздало подумал Артур, вспоминая, что люди в протесте в общей своей массе постоянно менялись. Одни уставали и уходили, другие, наоборот, доходили до своей точки кипения и появлялись на улицах городов. Только у Артура для всех была одна, возможно неприятная, правда.

– Поверьте мне, – говорил он, глядя женщине в глаза. – Вам не надо уходить сейчас. Сейчас нас даже проще перебить, всех, ночью в темноте, как в августе, которого вы боитесь. Здесь не центр города. Здесь темно, достаточно темно, чтобы забить кого-нибудь до смерти и остаться безнаказанным, точно так же, как было с Романом.

Она смотрела ему в глаза и уже не могла сдержать слез. Те текли по ее лицу. Плечи женщины вздрагивали от сдержанных рыданий, но Артур, видя все это, почему-то не чувствовал ни жалости, ни страха.

«Меня этот режим лишил работы. Меня этот режим избил и только по счастью не покалечил. У меня с ним личные счеты, но воевать надо с холодной головой, иначе не победить», – думал он спокойно и немного отрешенно.