— Я не верю тебе.
— Думаешь, это меня волнует?
— Это волнует меня, — голос ее стал звенящим от плохо скрываемого гнева. — Кто тебе сказал, что я хочу быть здесь, да еще с тобой? Кто тебе внушил, что я прежняя и буду покорно идти следом лишь из страха перед твоей силой? Признайся, что это твое желание — держать меня при себе, как щит. Шептун сказал, что все видят в тебе человека, когда я рядом, не чувствуют твой дух. Это правда?
— Да, — лицо Лиса стало суровым и напряженным, слова давались ему с большим трудом. — Он прав, ты нужна мне. Как и я тебе.
— Ах, вот оно что! — она истерически хохотнула. — Ты? Мне? Нужен? Да я тебя терпеть не могу, грязная ты скотина! Ты, убивший мою семью, смеешь утверждать, что нужен мне? Да глаза б мои тебя не видели! Это похищение — точно твоих рук дело, интриган вшивый. Не хотел, чтобы я вновь ускользнула, вот и сдал меня… неважно кому.
— Хельга, успокойся, я ничего не подстраивал.
— Не смей произносить мое имя… так! Вообще не смей называть меня по имени, нелюдь. Я тебя ненавижу!
— Все сказала? — холодно спросил он, скрестив руки на груди. Олга сверлила его разъяренным взглядом, тяжело и со свистом дыша. — Великолепно. Теперь моя очередь. Ты — дура. Ты не знаешь себя и не можешь контролировать свои силы, что делает тебя слабой. Я нужен тебе, как ты это ни отрицай, иначе быть беде. Куда бы ты ни пошла, я не отстану от тебя, потому что мы связаны. Навсегда. Поверь, я сам этому не рад, но…
Она вынула из ножен длинный широкий нож, и приставила к его шее. Лис опустил руки, пристально глядя на свою Ученицу.
— Убьешь меня?
Она молчала. Рука медленно двигалась все ниже и ниже, вспарывая кожу, вырезала на белом теле красный узор, вторя тонким извилистым линиям печати. Нелюдь не сопротивлялся, лишь изредка нервная дрожь сводила крепкие мышцы.
— Не могу, — сухими губами проговорила Змея скорее для самой себя, нежели для Лиса. Она отвернулась, бросив нож, и пошла прочь, сгорбившись и приволакивая вмиг отяжелевшие ноги.
— Хельга! — раны кровоточили, не спешили затягиваться. — Хельга, постой!
— Не ходи за мной, — мертвым голосом произнесла она, не оборачиваясь, — не ходи.
Промокшая насквозь рубаха облепила тело, и теперь любое движение чувствовалось яснее, чем раньше. А так хотелось прервать эти ощущения, ничего не испытывать, ничего не понимать, ничего не помнить. Она дошла до пристани и села на мокрую лестницу, с тоской глядя на затянутое дрожащим маревом струй море, на ялик, что покачивался у берега, темный от влаги, на серые в сумерках скалы, бережно обнимавшие когтистыми лапами бухту. Она не умела ставить парус и узнавать подводные кряжи по изменению рисунка волн, не знала всех островов Железного архипелага. Уйти отсюда в одиночку сквозь полосу густого тумана, не видя звезд и не зная течений, было трудно, да и страшно. Она хотела жить.
Она яростно замотала головой так, что мокрая коса больно стегнула по плечу.
Смех вышел какой-то неестественный и оттого очень неприятный и глупый, как и сама мысль, что возникла в ее расстроенном сознании. Олга поднялась, утерев рукавом мокрый нос, и медленно пошла назад. Угрюмый Лис сидел у костра, бездумно кроша ветки в щепу и бросая их в огонь. Пока она переодевалась в сухое и развешивала мокрую рубаху на ветвях поваленного дерева, нелюдь молчал. Молча же завернулся в плащ и, повернувшись спиной к огню, уснул, или сделал вид, что спит. Дождь кончился, пастух-ветер погнал свое серое стадо куда-то на север, серебряный диск луны, надкусанный с левой стороны чьими-то острыми зубами, озарял землю ясным холодным светом. Змея все сидела, глядя на тлеющие угли, и слушала тихое дыхание Лиса. Ей почему-то было тяжко повернуться и посмотреть на своего Учителя. Невнятные образы метались перед глазами, как надоедливая мошкара, но ни один не задерживался в голове надолго, хотя все оставляли неприятный осадок дурных мыслей. Спать не хотелось, неподвижность пробуждала тяжелые думы и болезненные чувства. Змея поднялась, скользнув взглядом по темной фигуре нелюдя, и побрела в сторону леса.