Духи земли

Впрочем, вздохи другой, разрушенной, слышны по сей день, когда дует водер, вот, например, в июле, она вздохнула, и рыбаки понесли ощутимые потери. Бланш плакала, Цезарь не назначал дату свадьбы, отец-адвентист, испуганные глаза за очками, меря комнату широким журавлиным шагом: «Какой реванш? Что имел в виду дурак-коадъютор? Разве я не состоялся? У меня клиника, пациентки-баронессы? Вероятно, и другие люди считают меня неудачником?» — дал понять Цезарю, что Бланш не намерена дольше ждать. «То есть… слишком долго…» и поспешил удалиться. Где они будут жить? Младший брат занял Дом Наверху, средний — замок. Пусть тогда выплатят его долю наличными. О! Это было бы просто прекрасно! «Поберегись!» Цезарь с тоской вдыхал запах серы, вина, дыма, поднимавшийся над тем адским местом, где дети-сироты, воспитанники общины неуклюже, заваливаясь то влево, то вправо, катили по мосткам бочки. Из люков клубами валил желтоватый пар, дома, угрожающе сомкнув ряды по обеим сторонам деревенских улиц, дрожали в горячем воздухе. В тот вечер Цезарь греб на тусклый красноватый свет, разливавшийся на востоке. «Мама! Мама! Если бы это была Гвен, я бы еще понял, но Бланш!» — Цезаря трясло, словно в лихорадке. Неужели он посватался к Бланш? Итог один, кому-то из братьев придется скитаться по дорогам; безжалостные дети покинули свои земли, сотворение которых так и не было завершено, пошли по волнам, начали медленно погружаться в пучину. Зое, хрупкие косточки, укрытая плащом волос, Эжен, крупная бледная голова, Адольф с прищуренными глазками. Они спускались друг за другом, вот уже только поднятые вверх маленькие ручки видны над поверхностью, через несколько мгновений воды сомкнулись, дети исчезли. Один из тех мощных голосов, что раздаются на озере по ночам, произнес таинственное слово и смолк. Бланш мерила платья, портниха на коленях, с булавками во рту скептически оценивала результат. «Ох! Почему вы выбрали серый, мадмуазель Бланш? Лучше бы взяли оттенок лилии или розы, серый — цвет блондинок».

В пятницу Мадам наняла поденщиц для генеральной уборки, которую все откладывала из-за неотложных дел в огороде и на стройке. Сняли занавески, яркий свет бил в окна. По коридору шел Цезарь в черном костюме. Куда это он с утра пораньше? «Вы, кажется, забыли, что завтра я женюсь?» — сказал он, поравнявшись со стремянкой. Мадам неловко терла стекла большими белыми руками. Завтра! До завтра столько всего может случиться. Гроза, например, небо пожелтело, озеро наполнилось молниями, скоро на их виноградники обрушится град, проклятые виноградники — причина всех бед; скрюченные лозы, страшная голая земля… Цезарь вернулся с Эженом — как, он тоже в костюме? — Эжен попытался незаметно проскользнуть в спальню, пустую, без мебели.

— Эжен! — окликнула Мадам. — Откуда вы?

— Милая, — Эжен задрожал — хотя ей же надо время, чтобы спуститься — мы из загса, брак заключен… — и убежал в беседку, где запершись на ключ, просидел до вечера, стараясь не запачкать черный костюм.

Мадам с горем пополам слезла со стремянки: «Несите матрасы наверх, мебель тоже, в этом году обойдемся без уборки». Удивленные поденщицы, которых выпроводили через кухню во двор, разбрелись по домам, не солоно хлебавши. Адвентист предложил венчать молодых на лужайке, слуги богатых пациентов отлично подстригли и причесали траву граблями, но из опасения, что босая баронесса со своим отрядом может все испортить, церемонию решили перенести в деревенскую церковь. Цезарь с дрожью переступил порог, ожидая, что сейчас прямо на его глазах Бланш, молча с поднятыми руками погрузится в землю, как накануне вечером дети погрузились в озеро. Бланш откашлялась, поправила фату. «О! — с грустью думала портниха, подперев указательным пальцем щеку, — белый цвет определенно не для мадмуазель Бланш». Адвентист, произнеся первую молитву, вдруг замолчал, уставился на стену, поднял руку, цокнул, как цапля, легкая улыбка осветила его лицо, он весь преобразился и стал почти прозрачным. Присутствующие украдкой обернулись — но нет, ничего, не сегодня. Рука, парившая в воздухе, тяжело опустилась на кафедру, голос окреп, жребий, который до поры до времени придерживала судьба, был брошен. Новобрачные бок о бок шли из церкви вдоль кладбищенской стены, вроде бы большой плоский камень, который Бланш давно присмотрела себе на могилу, треснул. Дети высыпали на улицу со школьного двора, стояли перешептывались, вдруг за поворотом появилось озеро, все вокруг потемнело, и на пару часов в середине лета наступила короткая осень, одна из тех, что полны мертвых листьев, мертвых женщин, кружащихся вихрем ветров.

— Знаете, — сказал Цезарь, — у нас будет лодка, «Даная».

— Но Цезарь, ведь ваш брат уже назвал так свою лодку?