Духи земли

— Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты будешь жить, там и я буду жить, и твой Бог будет моим Богом{40}. В общем-то, это не я, — прибавила она, краснея, — вы знаете, Цезарь, это в Библии…

Она убрала руку и отпила немного кьянти…

Вечером, после свадебного застолья, только Мадам удавалось сохранять хладнокровие. «Наше вино! Пусть сами пьют эту мерзость!» Мелани топила горе на дне бокала: Цезарь рука об руку с другой! Наконец, они, уже довольно пьяные, вернулись во Фредег и собрались узким кругом в гостиной, три окна распахнуты в ночь. Невидимое озеро катило волны к берегу. Решили выпить еще, произносили тосты, стоя и громко чокаясь, Мадам на бархатном канапе энергично чистила ногти и смотрела на всех с презрением: Крестьяне! Пьянчуги!

— Ну вот! Цезарь уехал. Кто бы мог подумать, что он женится!

— Я очень рад за него. Цезарь — наш брат, наш старший, — глаза Эжена увлажнились. — Разве это жизнь, скажите на милость, полгода здесь…

Он икнул, извинился. Адольф принес с кухни чайную ложку сахарной пудры: «Ну-ка, давай, мой маленький Эжен!»

— Конечно, если бы не вы, он бы вряд ли женился. Это целиком и полностью ваша заслуга, — Эжен энергично кивнул. — Но что вы теперь собираетесь делать?

Эжен пожал плечами: «Это наш брат, наш любимый братик».

Вдруг у них за спинами из глубины комнаты раздался голос Мадам.

— Пойдем, Эжен.

— Куда, милая?

Она встала, руки замурованной пленницы свесились по бокам. Мужчины кинулись искать шляпы.

— Пойдем, Эжен. Уже поздно.

Только пастор, не чувствуя опасности, продолжал говорить, слова со свистом вылетали между передними зубами, стершимися от проповедей.

— Что вы намерены делать после их возвращения? Если нужно мое посредничество, я с удовольствием.

Гости толкались в дверях, спеша поскорее выйти.

— О его возвращении и о разделе мы подумаем позже, — с расстановкой произнесла Мадам, — сегодня вечером у нас другие заботы. Эжен, ты куда?

— Но все уходят, милая, надо проводить.

— Сами найдут дорогу.

— Надо закрыть ворота.

— Неужели! Оставь все нараспашку. Пойдем, Эжен.

Ее голос доносился с лестницы, на пороге спальни она опять крикнула: «Пойдем, Эжен».

На следующий день Мадам опять ворочала чемоданы, пряди выбились из громадной снежной конструкции, к зеленой гипюровой блузке, прятавшей массивные плечи, прилипла паутина. Эжен остался в кровати. Мадам взобралась на башню и принялась стонать, да так, что в деревне было слышно. Домам казалось, что сейчас вновь прихлынут древние волны, когда-то накренившие их назад. В то лето погода выдалась странная: желтые тучи, грозы, озеро наполнилось молниями. «Это баронесса, — шептались деревенские жители, — что она задумала?»

— Пора съезжать, — вскоре объявила она Римам, обитателям свинарника, — теперь мы будем тут жить, да, мы, семья Эжена.

— Но ведь так далеко еще не зашло, — уверяла Эдит низким, глухим голосом, лиф блузки заколот иголкой с черной ниткой.

— А как далеко зашло, позвольте спросить?

И, не дожидаясь ответа, Мадам пошла прочь. Отовсюду ее гонят. Трясущимися руками она зачерпывала из кармана зерна и сеяла, потом вдруг принялась выдергивать с грядок овощи и зелень: «Черт возьми! ничего им не оставлю!» Она подстерегла возвращавшихся из школы и весело щебечущих детей и крикнула издалека:

— Давайте, поторапливайтесь. Надо срочно собирать вещи.

Посыльная, дышавшая свежим воздухом у своего окна напротив ворот замка, осмелилась сделать Изабель замечание:

— Ты чешешься, Изабель, у тебя вши завелись? Смотри, будь осторожна, вши заплетут твои волосы в длинную косу, схватят тебя за нее и утащат в озеро.

Испуганная Изабель побежала наверх, в свою комнату, распахнула дверь и застала мать, паковавшую чемоданы.

— Где моя кукла?

— Я отдала ее Жибод, зачем тебе теперь кукла?

Если бы Цезарь видел Изабель и Авраама, плачущих перед пустыми шкафами, и Мадам, вздыхавшую у окна, он был бы очень доволен. Но он сейчас, кажется, в Риме: нет новостей, значит все в порядке. В тот день Бланш, красный зонтик в руке, свесившись через перила изгороди, окружавшей раскопки, упрямо отворачивалась от Цезаря. «Я подожду, — говорил он, — ты, в конце концов, обернешься». Она смеялась: «Нет! Нет! Я слишком некрасивая, фотографируй лучше гусей на Капитолии». Мой друг, моя жена! Как она смеется! Она не смеялась так прежде у своих адвентистов. Эта тоненькая, наклонившаяся фигурка, этот крутящийся зонтик! Ах! дети исчезли, ну и ладно; не хочу я больше встречаться в прихожей у старой кухни на втором этаже с Зое, траурный передник длиннее платья… У них за спиной раздавались крики, толпа спешила приветствовать Папу-юбиляра, сидевшего под опахалами из страусовых перьев. «Я слишком некрасивая», — повторяла Бланш, смеясь. Что же они так кричат, эти итальянцы?! Во Фредеге Мадам, вздыхавшая у окна, заметила спускавшуюся по дороге от вокзала повозку.

— А! вот и Адольфы, — сказала она умирающим голосом, поднося руки к высокой конструкции на голове. — Ты слышишь меня Эжен? Адольфы едут.

Жара была удушающая. Лошадь привязали у ворот, Мелани споткнулась о невидимое животное и ударилась бедром о спинку садовой скамейки.