Духи земли

— В погреб! — приказала Семирамида. — Как я раньше не додумалась! Я откупорю бочки! — Надо пойти за ней, надо помешать ей любой ценой, нельзя допустить, чтобы она открыла краны. — Вот самый большой бак, на двенадцать тысяч литров! — Разве она не знает, что бак уже много лет стоит пустой? — Пустой?! Ни капли не вытекло. А! каковы мерзавцы! Ладно, тогда откроем эти два, черт побери! — Я спущусь ночью, когда она уснет, и завинчу краны. — Ну же, пей, Эжен, не стесняйся, бери стакан! — Она ведь не пьет вина, презирает его, всегда презирала. — Давай, Эжен, пей! — О, Боже! а если она напьется, надо срочно вести ее наверх. — Две тысячи! Шесть тысяч! Девять с половиной тысяч! Полный пресс их проклятого вина! Год работы виноградарей насмарку! — Боже мой, она пьет, один стакан, второй, рука дрожит, половину выплеснула, жаль. Похоже, она открыла все бочки, вроде собралась уходить.

— Смотри, Эжен, — произнесла Мадам с нажимом, — я запираю погреб, кладу ключ в выемку в стене, и чтобы никто не смел его трогать, слышишь, Эжен. Я кладу ключ…

На лестнице он приобнял ее за талию; до чего же она огромная и тяжелая, целая планета! Мадам поправила шиньон: «Я спрятала ключ в выемке, вы чувствуете, вином пахнет, мне впервые нравится его запах. А почему, собственно, я иду спать, когда на дворе белый день? Лентяйкой я никогда не была».

Она вытянулась на своей кровати-катафалке, уперлась Эжену в живот каменными туфлями, он схватил ее ноги и крутанул, как колесо виноградного пресса. На следующее утро она не встала с постели, зачем? И стонала, отвернувшись к стенке. Изабель, Авраам и Улисс притаились в кладовке, где хранились летние игрушки. Посыльная видела, как после полудня они понуро брели по улице, Жибод на пороге дома качала куклу Изабель. «Ты чешешься, Изабель, — шептали старухи, — будь осторожна, вши утащат тебя за косу в озеро». В тихом воздухе кружился желтый лист, дети фермера играли у садовой стены с маленькой кухонной плитой Улисса. Из спальни наверху доносились громкие стоны и причитания, голос Мадам звучал все ближе.

— Кажется, она встала с постели?

— Зовет тебя.

— Изабель! О! Моя бедная маленькая Изабель.

Девочка опустила голову.

— Изабель! Где ты? О! у тебя больше нет тети! Милой тети Бланш, которую ты так любила! Где она? На небе, дитя мое!

— Что это с ней? — спрашивали друг друга испуганные деревенские жители. — Она получила телеграмму, с мадмуазель Бланш случилось несчастье. Боже мой, бедные родители! И бедная баронесса! Послушайте, как она кричит и рыдает: «О, о! Бланш! Я ее очень любила!»

— Моя дорогая, так и заболеть недолго. Выпей немного чаю.

После горячего чая Мадам принялась икать, оттолкнула чашку и опять застонала.

— Авраам, мой маленький, несчастный Авраам, ик, вот у тебя и нет больше, ик, тети, милой тети, ик, Бланш, которую ты очень любил, ик, которую мы все любили.

Бланш мертва! Эжен задумчиво грыз ноготь на мизинце.

— Ох, говорите, что хотите, ик, но у меня было предчувствие, когда она уезжала…

Фермерские дети в саду доедали жаркое за столиком-дощечкой, лежавшей на двух камнях, Луиза мыла металлические тарелочки, был первый день отдыха после сбора винограда.

— Куда ты, милая?

Мадам, завернувшись в черный шелковый плащ, водрузив на голову шляпу а ля Мария Стюарт, спускалась с лестницы, крепко сжимая золотую ручку зонтика.

— Но, милая, куда ты собралась? Ты только что пережила страшное потрясение.

Он разве не прочел? тут в телеграмме: «предупредите родителей».

— И ты пойдешь?

— Ну что, идем? — выдохнула крылатая лошадь у затылка Бланш. Толпа кричала так пронзительно, что Цезарь, наконец, обернулся, над ним, словно гора, возвышался ярко-красный автокар; Цезарь отпрыгнул, раздался треск, зверь мордой уперся в спину Бланш, прижал ее к перилам, решетка поддалась вперед и повисла над пропастью с покалеченным телом, насаженным на прутья.

— Не ходи туда, — умолял Эжен, — они уже, наверное, все знают.

— Не прикидывайся идиотом. Откуда им знать? — кричала Мадам, подбирая подол платья и стараясь увернуться от Эжена, — оставь меня, тут каждая минута на счету.