Духи земли

Мадам торопилась, но было жарко, громоздкие траурные одежды мешали идти, к тому же она потеряла несколько драгоценных минут, пока отбирала у фермерских детей кухонную плитку Улисса и засовывала ее повыше на балку беседки, чтобы те не достали. Одна металлическая тарелочка укатилась в нижнюю часть сада, больше ничего не осталось фермерским детям от короткого счастья в первый день отдыха после сбора винограда! (Что касается куклы, Мадам не сразу удалось отнять ее, Жибод сопротивлялась, Мадам вернулась домой в задумчивости, с кровавой царапиной на щеке). Увы! она слишком поздно пришла в клинику, лицо в поту, тяжелый зонт болтался на запястье, хозяева заперлись в спальне, ее не пустили. А ведь еще днем они, наверняка, радовались и любовались золотисто-синим озером и пожелтевшими по осени вязами. Все кончено! Бланш! Бланш! Цезарь вез обратно покойницу. Мыслимо ли это! В тот момент, когда она стала его другом, сообщником, единственным существом… Он смотрел в окно вагона на отступающие в ночь леса и поля и бесконечные телеграфные столбы, перехваченные проводами при попытке к бегству. «Непонятно, где спят стрижи, они покидают землю около двух часов ночи и стайкой улетают за облака…» Боже мой! Бланш! «Непонятно, где спят стрижи, они покидают землю около двух часов ночи и стайкой улетают за облака… непонятно…» На вокзале, опираясь на жену, стоял постаревший адвентист. И Мадам, придерживавшая шляпу а ля Мария Стюарт с длинной траурной вуалью.

— Во Фредег, — велел Цезарь и, покраснев, добавил, — это ближе.

Носильщики тронулись в путь, кто-то бросил на черное сукно мелкоцветные розочки, сорванные мимоходом в саду. Гроб поставили на два бархатных стула, Цезарь смотрел на озеро и чаек, резкими криками возвещавших наступление осени.

— Цезарь, — вошла Мадам, и в комнате потянуло ледяным сквозняком, — поверьте, Цезарь…

Цезарь обернулся, нет, он не ошибся, Мадам не могла скрыть легкой усмешки, Цезарь видел мутный зуб водолаза, и все последующие дни, даже во время отпевания, сложив под черной накидкой толстые белые пальцы замурованной пленницы, Мадам не переставала скалиться. Мадам сидела на канапе и рассеянно чистила ногти, Цезарь неподвижно стоял у гроба.

— Поверьте, Цезарь, если бы что-то можно было изменить… Нет, правда, я чувствую, что разлюбила замок.

Она брызнула слюной.

— Вы бы поселились здесь, Цезарь, с… — и она указала подбородком на черное сукно. — А я… мне больше ничего не надо. Ах! я ей даже завидую, умереть молодой. Да, она была молода и хороша собой. Да, да, я считала ее милой, светлые пушистые волосы, на отца похожа, особенно в профиль. Подумать только, еще месяц назад она гостила здесь, смотрела в это окно, я с ней разговаривала, я… Тело, в самом деле, сильно изуродовано? И если… Да, подобные случаи и раньше происходили. Она, наверное, умерла сразу от одного удара. Так было бы лучше…

Мадам снова кивнула подбородком на гроб. Цезарь развернулся и направился к канапе.

— Нет, Цезарь, оставим! я ничего не говорила, нет, нет, Цезарь! Сумасшедший, вы меня задушите, не шутите так, Цезарь.