Духов день

  А я беру кошчонку с собой под бок спать - она урчит в головах, моется... Знаешь как у меня под боком сладко спится? Ты глаза не отводи... Знать не знаешь, а догадываешься.

  А сейчас бегает где-то кошка, полевок давит, вернется, я тебе ее покажу. Приходи посмотреть. И постеля у меня широкая, хоть пляши. Я люблю одна спать. Никто не жмет, не смердит рыганьем, не давит насильно груди...

  Кавалера разморила тяжкая жара, про кошку и постель прослушал, вымолвил невпопад:

  - Так это нынче говорят - Царицыно село, для форса. А прежде не так называли.

  - Как же? - Богородичка ловко тиснула ржаной ломоть под покровец, надкусила. - Скажи мне, молодой, я нездешняя.

  - Сельцо Черная Грязь, - нехотя ответил Кавалер, - Вот как.

  Хлеб шлепнулся наземь.

  Богородичка вскочила, завизжала:

  - Ай -йй, дура! Сменяла шило на мыло! Черную Грязь на Грязь Черную!

  - Богородичка затопталась, будто на углях, впилась в тряпку белыми пальцами, того гляди сорвет, Кавалер вскочил, поймал девку за просторный рукав, прикрикнул:

  - Ты чего?

  - Пусти добром. Пусти, говорю! - Богородичка извернулась, укусила Кавалера в запястье и бросилась бежать - белая, в россыпь бисерного шитья - будто саваном махнули, едва на бегу пчелиную колоду не снесла.

  Слышно было, как ревет, повторяет оскаленным ртом:

  - Черная, Черная Грязь...

  То ли грязь, то ли мразь - за рыданием и не разобрать.

  Кавалер подул на укус, дернул щекой,

  - Блажная.

  От досады подхватил кувшин, несмотря на запрет, хлебнул до одури. Пить хочется.

  И едва успел сесть.

  Темное облако-кулак придавило сад.

  Красные спирали-крученицы в глазах вспыхнули, обожгло питье горло и грудину и тут же потянуло по новой.

  Впился в кувшин так, что почудилось - треснула обожженная глина. И в Петербурге - городке во дворцах такого не пробовал, и даже не рассказывали о таком и обиняками не намекали.

  Ветер завернул край ковра, растаял пчелиный зуд.

  Вот тебе и посидели ладком.

  Дурной народ бабы, и зачем их родят?

  Ничего, перебесится, помиримся. Поднялся на ноги, хватаясь за тонкие яблонные веточки за солнечные лучики, за честное слово, побрел с пасеки прочь.

  Тело медом наполненное не слушалось и страшная жажда иссушила язык - все бы отдал за новый глоток.

  Что со мной, Господи.

  Гуси-лебеди ударили на весь мир набатными красными крыльями.

  Заголосили...

  Богородичка спряталась за баней, в поганом месте, качалась на корточках, промокшее полотно липло к лицу.

  Утирала жаркое с глаз кулаком, и уже еле слышно, с хохотком твердила:

  - Черная грязь.

  Шестопалая рука сцапала сзади ее мокрый дрожащий рот. Второй вор выступил из лопухов, повел грузинскими очами, задрал сапог сафьяновый бабский на обрубыш бревна.

  Улыбнулся нагло потянул нож из- за голенища, показал лезвие в глаза

  - Тихо.

  Богородичка даже на помощь позвать не смогла так и осела, да получила пинок под копчик. Заозиралась. Чужаки на пасеку заявились... Дело небывалое.

  Шестопалый сплюнул, тиснул обомлевшей девки под нос овальный портрет-миниатюру:

  - С ним была сегодня?

  - Да.

  - Знаешь, чей будет?

  - Нет.

  - Завтра еще придем. Скажешь о нем все, что спросим?

  - Да.

  Сплюнул Шестопалый, отпустил, Тамарка бедрастый, тюремный выродок покуражился, ножиком повертел, но Шестерка его по запястью хлыстом конским вжарил.

  - Хватит. Едем. Старуха ждет.

  Зажмурилась Богородичка, хотела стать маленькой-маленькой, скорчилась в сорняках, готова была не то что покровцем скрыть лицо, но и с головой в жирную земельку закопаться.

  Слушала шаги чужаков. Сбруя звякнула на дороге за забором.

  Поднялись в татарскую нарысь воровские кони-бедовики.

  Белая змейка в желтом ободочке дремала на камушке за банькой, не тревожила ее людская возня, но как пошевелилась испуганная женщина - змейка бесшумно ушла в траву.

  Тут Богородичка бросилась к расстеленному в саду ковру, оправляя на бегу бисерный сарафан, увидела медовый кувшин опорожненный, села на корточки, оглянулась на калитку:

  - Выпил... Ой... дурак. Что же делать теперь...

  Завыла бы, да глядели на нее служки Бога Кондрата и шустрые обсыпанные веснушками кукушечки-девочки.

  Богородичка помахала им рукой. Схватила кувшин, ввалилась к себе в светелку, прижала сосуд опорожненный к животу нерожавшему.

  А в висках жилки бились тик да так.

  Все неладно. Все не так.

27. Сговор.

  ..Как светил да светил месяц во полуночи, светил в половину. Как скакал да скакал лихой молодец без верной дружины. А гнались да гнались за молодцом ветры полевые;

  А горят да горят по всем по дороженькам костры стражевые. Уж свистят да свистят в уши молодцу про его разбои. Уж следят да следят молодца царские разъезды. Кто последним придет, станет первым...

  А сулят да сулят ему,

  Петлю.

  - ...Вот только потому что ты ду-ра, я никуда и не еду. Жалею тебя. Тут лежу. Гнушаюсь доносом. Ишь, распелась. И Бог у вас не Бог, а свиной рог, и царица-развратница и вся Расея кабак. Одни вы тут на пасеке лебеди белые, непорочные... На золотом крыльце сидите... А может я и без тебя знаю, что Расея - кабак. А где не кабак, ответь? В азиатском королевстве? В Новом свете? В городе Париже?