Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

Альфонсо, мой добрый старый слуга, вошел при сих словах в комнату. В течение всей ночи он оставался за порогом, чтобы не помешать нам. Сейчас припал он к ногам своей госпожи, она протянула ему еще обворожительно прекрасную руку, которую отняла от моей, слуга оросил ее горячими, искренними слезами, безмолвно и невнятно всхлипывая. Сама Эльмира была ему рада необычайно, она полагала также, что его хозяйственность окажется неоценимой поддержкой в нашей домашней жизни, а его верность и бдительность послужат нам надежной охраной и станут, таким образом, залогом длительности нашей любви и воссоединения.

Наступило светлое, ясное утро, и Эльмира принялась водить нас по дому, чтобы показать, как она обустроилась. Никогда не видел я более изящного домоводства. Все было отмечено простотой, и простота эта носила оттенок изящества. При помощи соседей собрала она небольшую библиотеку, и красивая лютня не была ни запылена, ни расстроена. Кухня содержалась в образцовом порядке и была ослепительно чиста и уютна, утварь молочной кладовой выглядела располагающе опрятно. Эльмира показала нам то, что она сшила и также вышила, — большинство платьев выткала она сама для себя, и все же можно было заметить, что никогда не забывала она свое происхождение. Графиня фон С*** и маркиза фон Г**, казалось, просто имела небольшую прихоть поменять свой замок на хижину и некоторое время поиграть в обворожительную крестьянку. При ней была единственная служанка, девушка, которая через общение со своей госпожой достигла столь высокого уровня культуры, что часто побуждала саму Эльмиру к дальнейшему совершенствованию и помогала коротать время, свободное от домашних дел.

Сад Эльмиры выглядел прелестно, и, хотя каждый уголок в нем имел хозяйственное назначение, можно было видеть, что по временам он служит также к удовольствию. Большая беседка сирени образовывала притягательный сумрак, защищая под своей сенью от полдневного зноя и вечерней прохлады. Все свои любимые цветы собрала Эльмира в этом священном для нее месте. Ее рассказы оживили в моей душе прошлое; ей была известна история каждого цветка и каждого дерева, и она великодушно делила теперь свою радость созидания со мной. В больших, светящихся счастьем глазах Эльмиры читал я прекрасную истину: ни одно состояние не бывает столь ужасным, чтобы не доставлять хоть какой-то радости, и даже в дни испытаний обнаруживаются моменты, которые, в отсутствие надежды на более светлые дни, делают его переносимей.

— Все, что ты видишь, — заметила она вдруг вдохновенно, — все, Карлос, принадлежит также и тебе. Но вот этот розовый куст я не могу с тобой разделить.

— Но почему, моя дражайшая супруга?

— Потому что он мне не принадлежит.

— И кто тот счастливец, которому ты в твоей собственности отвела святейшее место?

— Если ты мне пообещаешь заранее, мой супруг, любить его хотя бы вполовину столь нежно, как люблю его я, тогда я познакомлю тебя с ним.

— Как горят твои глаза! Как раскраснелись твои прекрасные щеки! Эльмира, драгоценнейшая жена! Владеет ли твоим сердцем еще кто-либо помимо меня?

— Некто, ради которого даже Карлос пожелает отнять частичку своего сердца от Эльмиры. Пообещай мне заранее, что он будет тебе желанен не менее, чем твоя супруга!

— Я доверяю тебе безгранично. Вот тебе в том моя рука. Ты не можешь дарить нежность тому, кто также и мне не дорог.

Дрожа от радости и нетерпения, провела она меня опять в дом. Мы быстро поднялись по лестнице. Она высвободила свою руку из моей, прошла вперед, открыла комнату, которой я раньше не заметил, проскользнула туда на цыпочках и, когда я приблизился к двери, сказала негромко:

— Тише, тише, Карлос! Он еще спит.

— Кто еще спит? — спросил я удивленно.

Эльмира взяла меня за руку, подвела к кровати и отдернула завесу. Боже милостивый! Что я узрел! Прекрасный полуобнаженный, словно сотканный из роз, мальчуган лежал мягко, как на цветах, раскинувшись и почивая, разрумянившийся от сладкого сна. Моя жена обвила вокруг меня свою прекрасную руку, спрятала у меня на груди свое вспыхнувшее лицо и прошептала:

— Это твой сын, Карлос! Не должен ли он разделить твое сердце вместе со мной?

* * *

Я узнал в нем своего сына. Его юные черты несли обворожительную печать того полного наслаждений вечера. У него был мой лоб, мой рот. Невинное очарование здоровья лежало, розовея, на его молочно-белых членах; довольное выражение лица, божественная улыбка, ясное чело свидетельствовали о том, что то был плод высочайшего жара всех чувств, но не питомец, взращенный горем. В этот миг он проснулся. Он открыл синие, как у Эльмиры, глаза. Поначалу смутился он при виде незнакомца, но, когда заметил мать, стоящую подле его ложа на коленях, протянул маленькую ручонку, улыбаясь, обнял ее за шею и спрятал свое счастливое личико у нее на груди; одной рукой держал он ее крепко, другой обвил меня и притянул к себе.

— Милая мамочка, — пролепетал он под моими поцелуями, — это отец? Ты всегда говорила, что он будет любить нас, когда разыщет.

* * *