Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

Внезапно всполохи пламени осветили беседку. Мы увидели, что стоим перед входом в аллею. Там толпилось множество людей, одетых с небывалой роскошью. Глухой, величественный напев слившихся воедино голосов нарушил жуткую тишину, тьма внезапно ожила. Это было празднество Элевсинских мистерий[249].

Шествие жрецов и жриц медленно потянулось из теснящейся толпы. Они были облачены в длинные белые одеяния, волосы, украшенные венками, спадали волнами безыскусных локонов. Я узнал большинство знакомых мне апостольских лиц, которым я дивился при моем первом приеме. Все приветствовали меня весело небесными улыбками, небесным смехом, проходя мимо с факелами. То были мои братья, которые с восторгом праздновали мое возвращение.

Меж жрецами, несшими таинственно прикрытые корзины, сразу же заметил я Розалию. Она взглянула на меня, зардевшись нежным румянцем, и слезы залили ее лицо. Примирительно взглянула она на мою супругу. Аделаида понимающе сжала мне руку и шепнула тихо:

— Это она?

Наконец к шествию присоединился дон Бернардо. Мы доверительно последовали за ним; вдали показался замок. Я все узнавал на своих прежних местах. Мы прошли по длинному коридору и, пока я подбадривал трепещущую Аделаиду, вступили в залитый светом зеркальный зал.

Вновь были заняты места на стоящих на возвышении стульях. Почтенный старец обнял меня, и все мои братья обняли и расцеловали меня за ним вослед. Дон Бернардо и моя супруга принесли клятву. Смешались слезы и кровь. Никогда и никому не доводилось слышать бессмертные слова, подобные тем, что говорились здесь! Мы потупили глаза свои в землю, и едва вновь подняли взор, как покровы спали. Мы увидели вещи непостижимые и несказанные; музыка доносилась до нас из иного мира, небесные лица проплывали мимо нас, все чаяния сбылись, и самые смелые надежды заставили действительность умолкнуть.

Второй отрывок

Вновь я должен взяться за перо, которое, завершив последний отрывок мемуаров, отложил уже было навсегда. Казалось, все закончилось тогда столь счастливо. Я, обладатель самой верной и прелестной из жен, множества примечательных, единодушных, преданных друзей, находился у чистого источника возвышенных идей, у цели всех моих желаний. Ничто, мнилось мне, не изменит вновь мою судьбу, человеческое счастье будто бы в первый раз пустило прочные, недвижные корни. Но как раз когда я вознамерился наслаждаться своим счастьем, предательское время уготовило в тишине новые испытания.

Есть люди, чья жизнь никогда не пребывает долго в покое. Если приходят иногда часы наслаждения или довольства в помощь истощенным силам, то лишь затем, чтобы подкрепить их для противостояния новым ударам. Некая невидимая рука не слишком щедро рассыпает повсюду цветы и предоставляет случаю их распределять.

Мои обстоятельства были именно таковы. Часто казалось, что власть судьбы истощилась, но всегда возникало опять нечто новое и неожиданное. Нередко я полагал, что уже лишился всего имущества; но вскоре следовал случай, который хотя и не возвращал мне его, однако позволял найти новые средства, которые еще не были использованы. Бывает, что и несчастье приносит пользу. Оно учит познавать себя, и тот, кто обучен в тяжелой болезни, даже в солнечном сиянии уже не слишком полагается на свое здоровье; все изменчиво, но имеет свою пользу, так уж заведено. Назвать человеческую жизнь романом значило бы сказать о ней недостаточно; скорее можно назвать ее волшебной сказкой или сном в летнюю ночь[250].

* * *

Всю ночь провели мы за различными церемониями, гармония которых была призвана выразить глубину вещей[251], способную запечатлеться в растроганном сердце. Мы рассматривали себя как единую семью, и вся вселенная вмещалась в нас. Неудивительно, что, посвященные в планы и таинственнейшие связи Общества, полностью обозревая его боковые ветви и весь объем влияния, наконец, его искусство руководить и поддерживать себя, мы были опьянены наслаждением; великая радость и счастье способны заглушить все прежние переживания.

Не знаю, как к этому пришло, но среди присутствовавших я был единственный, кто участвовал во всеобщем празднестве с наибольшей холодностью и осмотрительностью. Первое изумление перед таинственной роскошью улетучилось через несколько минут, чувства мои вновь стали трезвей, и я с удивлением обнаружил, что некоторым вещам недостает их собственного значения. Я не вполне понимал, как могло случиться, что все прочие сразу же исключили меня из своего круга; мое воображение утратило прежнюю силу, и я принялся внимательно наблюдать, не найдется ли тот, кто разделяет мое мнение, однако всем я был чужд. Я не умею долго притворяться, и мою растерянность заметили, отчего она только возросла.