Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

Я не знал, как мне следовало теперь держаться с Аделаидой. Честь супруга, которую пристрастный и насмешливый свет делает зависимым от поведения женщины, — вопрос весьма щепетильный. Поскольку для серьезных подозрений у меня не было достаточно оснований, я почел за лучшее сообщить мое мнение маркизе намеком и как бы невзначай. Я положил пока оставаться спокойным, обходиться с Аделаидой как и прежде, но не допускать ее былой доверительности с доном Бернардо, однако наблюдать за их отношениями издали, ибо моя ревность не должна была преступать границы приличий. План в целом был весьма разумен, но я, к сожалению, недооценил слишком запальчивый характер Аделаиды, которая не выносила неопределенных и двусмысленных положений и стремилась к решительным объяснениям. Я же стремился избежать таковых, полагая, что в противном случае могу потерять равновесие.

Аделаида в свою очередь жаждала объясниться, и с такой горячностью, как если бы от этого зависело все счастье ее жизни. Я был убежден, что бедная женщина еще не вполне разобралась в собственных чувствах и, не видя в своих поступках ничего дурного, утверждает внутренне свою невиновность и сетует на мою несправедливость. Поначалу я заподозрил, что она заметила, как Розалия порой взглядывает на меня, и, желая мне отомстить, была занята более чем обычно доном Бернардо. Однако отказ маркизы принять его — не говорил ли он о том, что она с нарочитостью хотела подчеркнуть? И дон Бернардо не столь уж для нее важен, чтобы прервать ради него свою меланхолию?

В обычное время я пришел в обеденную залу.

Маркиза заставила себя долго ждать, и я, после того как дважды посылал за ней, а она так и не явилась, приказал, чтобы подавали, и в добром настроении и с хорошим аппетитом сел за стол.

Я не узнавал самого себя, столь много я переменился. Год назад при сходных обстоятельствах я пребывал бы в смятении и не мог бы проглотить ни куска. Но сегодня я был голоден как никогда. Не помышляя более об Аделаиде и вспоминая ночные приключения, да и Братство в целом как дурной сон, я всей душой пребывал с графом фон С**, которого в мыслях своих представлял со мною за одним столом и которому за милой дружеской болтовней доверительно предлагал стоявшие перед нами блюда.

Первая перемена была унесена, когда явился камердинер от маркизы и передал ее извинения за то, что она не вышла к столу. Я ответил, что прикажу повару накрыть обед в ее комнате. К счастью, я не успел этого сделать, потому что в залу вошла маркиза. Я не знал, пожалела ли она о своем посольстве либо последовала за слугой, чтобы слышать мой ответ. Я ответил на ее молчаливый поклон не вставая и вновь прилежно принялся за еду. Она отодвинула свой стул, села и расстелила салфетку.

Возможно, она ждала, что я ей что-нибудь предложу или посоветую. Но я был слишком занят самим собой, чтобы мне пришло что-либо подобное в голову. Я даже не утруждал себя тем, чтобы время от времени посматривать на нее. Аделаида сидела уставившись в тарелку и выглядела бледной и изнуренной. Ее от природы вьющиеся волосы ниспадали в беспорядке по обеим сторонам. Я заметил про себя, что такой она кажется еще прекрасней, нежели убранная к балу. С радостью в сердце подумал я вновь о своем графе, о нашем взаимном доверии, о наших совместных приключениях, о продолжительности нашей дружбы и о ничтожных людях, которые ей помешали.

После продолжительного времени, в течение которого, казалось, Аделаида не смела дышать, она нарушила молчание.

— Сегодня у вас отменный аппетит, дон Карлос, — заметила она.

— Вполне естественно, мадам.

После того как я сделал знак слугам удалиться, я продолжил разговор:

— Да будет вам известно, я не спал всю ночь и рано утром вышел в сад, чтобы на свежем воздухе прогнать усталость. Прогулка приносит бодрое, здоровое настроение. — Я проговорил все это довольно быстро. — Но не хотите ли вы отведать того или иного блюда? Я вижу, вы не особенно голодны. Ах, Боже, вы так бледны. Не нанесла ли прошедшая ночь вреда вашему здоровью?

— Похоже, что очень, дон Карлос.

— Что ж, весьма возможно. Но так уж устроен мир. Всякое наслаждение заключает в себе горечь.

Подобно роще миртов темных,
Увядший цвет вознесся ввысь.
И в наших дней букетах скромных
Веселье с горестью сплелись.

Это Габриэла фон Баумберг[252]. Помните ли вы еще ее? Сладостный ангел любви.

Маркиза не ответила мне ни единым словом, настолько обескуражили ее мое бодрое настроение и мой острый язык.

— Короче, поразительные, совершенно неожиданные перемены происходят в этой жизни. В прошлую ночь ни одна человеческая душа не была более внимательна, бодра, словоохотлива и довольна миром и собой, чем маркиза фон Г**, которая сидит теперь предо мной молчалива, задумчива, бледна, утратив к тому же всякий аппетит. Кто бы теперь заметил, что вы француженка, любезная госпожа?