Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

— В этой урне заключено сердце Розалии, — сказал он, подведя ее ближе ко мне. — Каролина, скорби вместе с нашим другом.

Не стыдясь и не сдерживаясь, заключила меня прелестная женщина в свои объятия. Она целовала мой рот, лоб, глаза, осушая мои слезы.

* * *

В скором времени граф отвез ее в Д*. Аделаида вновь ожила, увидев свою подругу. Их желанная встреча и дружба, которая должна была лишь окрепнуть оттого, что обе сейчас нуждались друг в друге, уже наполовину утешили их. Страдания двух женщин слились воедино, и каждая позабыла о своей боли, заботясь о подруге. Обе испытывали тихую грусть, и это также объединило их нежные души. Глубочайшая доверительность преодолела всякую ревность и сделала самую ее возможность недопустимой, объединяющее их чувство вины и любовь способствовали тому, что после каждого незначительного разногласия они примирялись и становились друг к другу еще нежней.

Все это время я провел в мечтах, словно бы в сладостном опьянении, наслаждаясь своей печалью, и мгновения протекали незаметно одно за другим. Я чувствовал себя только что проснувшимся, мысли путались, но мне не хотелось следовать им, достаточно было того, что они не причиняли боли. Сквозь слезы настоящего будущее улыбалось мне ясней, подобно прелестной девушке, которая плачет от любвц, и любовь же осушает ее слезы.

Граф возвратился из поездки. Он нашел меня спокойней, чем ожидал. Новые впечатления вдали от привычной обстановки, утверждал он, должны были нас полностью исцелить. Речь вновь зашла о поездке в Италию. Близилось время карнавала[256]. Мы решили отправиться в Венецию. Сообщив супругам о своем решении и пообещав им возвратиться самое позднее через год, мы отправились в путь.

Путешествие наше протекало довольно спокойно. Весть, которую принес графу Якоб, придала мне уверенности. Возможно, следовало быть осторожней, но мое бедное сердце цеплялось и за соломинку, чтобы не утонуть в безбрежном море забот. Я положил себе за правило со спокойствием относиться ко всему и страстно искал всяческих наслаждений, обретая забаву в наблюдении за странными для меня и сложными характерами, которые притягивали мое любопытство и радовали своей новизной. Теплота человеческой натуры в Италии благодаря сладострастному климату превращается в пожирающий жар изобильного, непристойного остроумия, которому сопутствует жадный, ненасытный темперамент; ревнивые, но одновременно превращенные через наслаждение в рабов мужчины, ограниченные в своей свободе, осаждаемые любовниками коварные женщины — все это способствовало такой смеси персонажей, которая не нуждалась ни в каких одеяниях[257], чтобы превратиться в маскарад. Как отстраненный зритель наблюдал я тысячекратную прелесть в уловках нежной, обдуманной любви и сильнейших вспышках подлинно южной страсти, теплоту которой только начинал познавать.

Граф разделял мои наблюдения и чувства. Мы находили себя достаточно взрослыми и опытными, чтобы пугаться при каждой вспышке страсти. Еще немного — и эта уверенность заставила бы нас пасть там, где при некоторой осторожности можно было наверняка уберечься от опасности. Лишь с трудом удавалось нам избегать незначительных, но поэтому столь трудных для обнаружения ловушек, прелестной искусной игры страстных мин, которая присуща итальянкам, ласковости, которая нас притягивала и вновь отталкивала, их свободной сущности, не знающей никакой сдержанности, заразительности всеобщих обычаев, особенно в это время года, когда маска подстрекает к необыкновенной раскованности или даже дает на нее право.

Приток чужестранцев в Венецию был необычайно велик. Никогда еще не было здесь такого блестящего карнавала[258]. Столь великой всеобщей радости, всеобщей склонности к необузданности, такого многообразия общественных развлечений, народных празднеств и частных увеселений не помнил еще никто. Городская площадь весь день кишела тысячами страннейших одеяний; представления, балы, увеселительные поездки способствовали возникновению всевозможных интриг и подстегивали к поиску еще более острых и прекрасных ощущений.

Кто в Венеции не имеет успеха у дам, тот должен оставить даже и помыслы о любви. Дамы преследовали нас, изобретая тысячи остроумных способов. Впереди, обгоняя нас, бежала наша слава; не имея повода хранить инкогнито, мы заботились прежде всего о том, чтобы достойным поведением оказать честь нашему высокому статусу. Поэтому в нас видели хорошую добычу. Однако следует добавить, что граф был одним из красивейших и интереснейших мужчин на всем свете. Благодаря своему мягкому, без подколов, остроумию он очаровал все умы, а благородство и искренность характера завоевали все сердца. Я также выглядел весьма неплохо и обладал большей хитростью, опытностью и знанием женщин, чем мой друг, и все же подле него должен был довольствоваться второй ролью.