Пароцци. Как я рад, что дело движется вперед!
Фальери. Пароцци! Ты роздал белые ленты, по которым мы сможем отличить своих?
Пароцци. Еще третьего дня.
Контарино. Стало быть, все готово. Излишне собираться еще раз.
Меммо. Не худо бы напоследок все хорошенько обговорить.
Контарино. Слова ни к чему, когда дело идет о бунте! Смелые поступки — вот что нужно от заговорщика! Когда правительство падет и неизвестно будет, кто начальник и кто подчиненный, тогда потребуется решать на месте, доколе стоит потакать беспорядку. Я не могу удержаться от смеха, как подумаю, что дож сам дарит нам случай исполнить наш замысел.
Пароцци. А Флодоардо я уже считаю мертвым; однако стоило бы до собрания потолковать с Абеллино.
Контарино. Постарайся-ка, Пароцци! Выпьем за славное наше дело.
Меммо. Да от всего сердца, лишь бы оно удалось!
Пароцци. Каждый из нас полон надежд на успех — и радость на лице у каждого. От души желаю нам и завтра повеселиться!
Глава четвертая
РЕШАЮЩИЙ ДЕНЬ
На другое утро все, по обыкновению, было спокойно в Республике, однако никакой иной день столько не значил для нее. Дворец не ведал покоя. Едва показались первые лучи дневного светила, нетерпеливый дож встал с постели, так и не сомкнув глаз. Розамунде же во снах виделся Флодоардо, и, пробудясь, она помышляла только о нем одном. Невзирая на нежное попечение Идуэллы, ночь она провела весьма дурно. Идуэлла любила Розамунду, как дочь, и видела, что этот день решит судьбу ее юной и прекрасной воспитанницы. Несколько часов девушка была необыкновенно весела: она подшучивала над печалью и смятением Идуэллы, а затем села к арфе и запела песню любимого своего поэта.
Но вскоре веселость ее ушла, сменясь задумчивостью. Розамунда встала от арфы и принялась беспокойно ходить по комнате. Чем ближе был роковой час, тем сильнее билось ее сердце, тем более она волновалась.
Уже дворец наполняли самые знатные люди Венеции, уже наставал час, которого Розамунда так ждала и так страшилась. Дож велел Идуэлле отвести ее в залу, где все предвкушали ее приход.
Розамунда упала на колени и обратила к небу горячие молитвы.
Без кровинки в лице, с трепетом вошла она туда, где накануне призналась в любви и где Флодоардо поклялся заслужить ее руку или погибнуть. Он еще не появлялся.
Общество съехалось самое блестящее, говорили о политике и положении Европы. Кардинал и Контарино беседовали с дожем; Меммо, Пароцци и Фальери хранили молчание и размышляли о перевороте, назначенном на полночь.
Мрачное небо угрожало бурей. Сильный ветер волновал воды канала, лился частый дождь.
Пробило четыре часа. Розамунда становилась все бледнее. Дож молвил слово своему камергеру; и в ту же минуту послышался громкий топот и бряцанье оружия. Стало ясно, что подле дверей поставлен караул.
Тотчас прекратилась болтовня молодых придворных; злословие и новые наряды перестали занимать женщин; политики окончили ученые споры. Всякому не терпелось узнать причины столь чрезвычайных мер.
Дож стал посреди залы. Все взоры устремились на него. Заговорщики затаили дыхание.
— Не удивляйтесь этим предосторожностям, — сказал Андреа Гритти, — они не должны отравлять удовольствия нынешнего вечера. Вы знаете Абеллино — убийцу Конари, Дондоли и Сильвио, моих верных друзей; Абеллино, чей кинжал поразил знаменитого князя Мональдески; Абеллино, ставшего ужасом Республики. Вот-вот вы увидите его в этой зале.
Все
Кардинал. Он придет сюда по своему желанию?
Дож. Нет. Флодоардо вознамерился сослужить Республике важную службу — он обещал поймать Абеллино или потерять жизнь.
Один из сенаторов. Сомневаюсь! Такое обещание трудно выполнить.
Другой. Если Флодоардо преуспеет, то обретет неоспоримое право на благодарность нашего отечества.
Третий. Конечно, Венеция многим будет ему обязана, и я не знаю, чем она сможет вознаградить его!
Дож. Это я беру на себя. Флодоардо просил руки моей племянницы. В случае успеха он получит ее.
Все переглянулись, у иных изобразилось на лице удовольствие, у других — зависть.