Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

Она подошла ко мне и отбросила накидку. Я с неизменным трепетом вспоминаю этот миг. Любезный граф, никогда в жизни не встречал я очей, подобных ее очам, и уст, подобных ее устам! Каких только красавиц я до тех пор не знал! Я был рожден сладострастным. Из многих я выбирал тех, в ком наиболее нежные и пышные формы льстили моему восприятию. В моей душе постепенно сложился идеал, который оставался недосягаемым. Но здесь передо мной был более чем идеал[150]. Здесь была в высшей степени женственная натура, в неисчерпаемой полноте ее бытия. Глаза незнакомки сияли влажным жаром, растворенным в росе сладострастия: от ее расплавленного ясного лба, от алеющих предвкушением щек, от волшебного трепетного рта ощутимо текло жгучее пламя, которое возбуждает, не неся конечного насыщения, и обещает более, чем возможно взять. Пламя это тут же перекинулось на меня, и долго спавшие, пребывавшие в оцепенении, но никогда не умиравшие ощущения и желания потекли в тихом содрогании через все мои члены, глубокие судороги пронзили все мои жилы, и я простер руки навстречу неизвестному созданию. Женщина подошла ближе, села рядом со мной и распустила длинное покрывало, которое окутывало ее до самых ног. Она становилась все прекрасней и пылала сильней и сильней от возраставшей в ней жажды наслаждения. Пышная волна шелковистых, блестящих волос освободилась из-под накидки и пролилась стыдливо и стремительно, ревниво прикрыв обнаженную грудь, но жар, пылающий в сердце, вздымал ее сильней и сильней, заставляя выглядеть воплощением блистательного соблазна.

Обольстительное создание извивалось, полностью освобождаясь от покровов. Из облака одежд показалась нога, белое колено чуть розового оттенка. Более прекрасных, округлых, чистых очертаний не мог бы представить ни один художник, — богатейшее воображение было бы тут бессильно. Наконец протянула она ко мне руки, я ощутил горячий жар объятий, и глаза мои ослепило жгучее сияние ее глаз, дрожащие, влажные, благоуханные губы горели на моих жаждущих устах. Она сорвала с меня одежду, моя грудь утонула в ее теплой, обнаженной груди, все чувства мои кипели, каждая капелька крови, казалось, рвалась наружу. Лицо мое склонилось было к ее коленям, но она вновь притянула меня к своей груди, руки ее блуждали — и я пал.

О я несчастный! Я вкушал восторг в ее объятиях, упоенный всеми удовольствиями, которые присущи глубинной человеческой натуре и приводят в движение все наше естество, возбуждая душу до безумия и губя ее в безбрежном море наслаждений. Каждая моя жилка содрогалась от наплыва всевозможных образов и путаных мыслей, которые в течение долгих лет гнездились в моем сердце и от которых ничто не могло меня освободить, и искусная, многократно испытанная паутина разума порвалась наконец, уступив стремительному напору сонма сокровеннейших желаний. Впоследствии при самом незначительном напоминании об этих сладостных мгновениях я полностью утрачивал самообладание и в своем воистину нерастленном сердце всегда хранил драгоценную решимость и не терял надежды вновь когда-нибудь с долгим стоном высвободить свое подлинное «я» на груди у этой волшебницы. С бесконечным искусством она умела затронуть нужную струну, на звучание которой охотно откликалась сама. Она знала, как подчинить моему удовлетворению девственное чувство, очаровавшее меня, и невинную покорность, которая меня возбуждала. Природные качества были изощрены опытом. Естественная наблюдательность действовала неосознанно и была оттого неявной. Но, очарованная неким дотоле не испытанным наслаждением, незнакомка разгорелась в моих объятиях подлинной страстью. Голос холодной воли в ней умолк, уступая прекрасному инстинкту, и в этот самый миг я полностью утратил власть над собой и перестал себе принадлежать. Чем теснее прижималась она ко мне, тем сильнее все мое существо растворялось в ней.

Какие страстные восторги, какая раскованная игра, какое искусное и в то же время с небрежностью отданное удовольствию возбуждение! Все казалось в ней удвоенным, все ее прелести в знойном пылу таяли под моими жаждущими губами, под моею дерзкой рукой. Ощущения мои перетекали одно в другое, и я закрыл глаза, поскольку не нуждался сейчас в зрительной способности — все чувства расплавились в едином восприятии, все более горячем и напряженном, и только таинственные, стесненные вздохи овевали мое лицо. Мои взбудораженные нервы, переходя от одного потрясения к другому, были натянуты до предела, по телу моему пробегала усиливавшаяся дрожь. Долгий, жгучий, знойный, жадный поцелуй сдерживал наши вздохи, весь свет угас в обильно струящихся слезах, в глубоком содрогании тело прижималось к телу, нагая грудь к нагой груди, как если бы сердца жаждали слиться воедино.